Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

ним произошло, пока он ехал по России на перекладных, на телегах? Да и сама поездка загадочна – талантливый писатель вдруг бросает все и едет составлять списки каторжников. Совершился какой-то процесс переоценки ценностей, в результате которого сюжет, смысл ранней пьесы совершенно изменились. На мой взгляд, ключевая фраза пьесы “Дядя Ваня” – это реплика Войницкого Серебрякову: “Ты будешь получать то же, что получал раньше”. Бунт с пистолетом против Серебрякова, против собственной жизни – и вдруг этот человек-“бунтарь” говорит, что все будет по-старому. Георгий Александрович меня спрашивал – что же, по моему мнению, произошло с дядей Ваней? И сам отвечал так: человек понял, что во всем виноват сам. Не мать, не Соня, не Серебряков, не Елена – виноват Иван Войницкий. Недаром пьеса называется “Дядя Ваня”. ‘Из меня мог бы выработаться Достоевский, Шопенгауэр…” А Георгий Александрович мне говорил: “Этот человек мог стать только Иваном Петровичем Войницким, дядей Ваней, замечательным управляющим этой усадьбой”. Что же послужило причиной этого прозрения? Войницкий чуть не убил ни в чем не повинного человека, и как только он это понял, он одумался, прозрел. <…>

Конечно, я не дословно воспроизвожу то, что говорил Георгий Александрович, но на репетициях он все время муссировал эту тему – восстание. Он прекрасно понимал, что если у актера возникает правильное психофизическое самочувствие, он начинает импровизировать в нужном направлении. Поэтому он не добивался школярских точностей, не формулировал задачу с математической точностью – это дело театральной студии, – он пытался заставить артиста почувствовать атмосферу, в которой тот должен жить, создать поле для импровизации. Например, появление дяди Вани в самом начале было мучительно трудным для меня. Дядя Ваня выходит, не здороваясь с Астровым, а Астрова он еще не видел сегодня. Ну, друзья, ну виделись вчера-позавчера, но что происходило до начала пьесы? Уже было чаепитие, дядя Ваня затеял какой-то спор с Серебряковым, на что интеллигент профессор сказал: “А я, пожалуй, пойду и посмотрю окрестности”. Уступил поле боя. Дядя Ваня пошел к себе, шарахнул стакан водки и заснул. Это было в восемь утра. Проснулся от звуков разговора на террасе. Вышел в помятых брюках, в помятом пиджаке, только галстук очень хороший. Состояние омерзительное – усадьба, водка, жара, стыд за себя, говорить ни с кем не хочется. Он все время находится в этом состоянии и может сделать все, что угодно. Недаром пистолет всегда с ним. Товстоногов добивался от меня правды этого состояния… Георгий Александрович заставлял нас в первом акте “Дяди Вани” жить таким же способом: ощутить день, температуру, головную боль, стыд. Весь комплекс чувств. Это было очень трудно, много репетиций шло под его реплики: “неправда”, “не верю”, “не так”. Предлагал жесткие рамки мизансценических решений, рвал мой монолог на части. Войницкий уходил качаться на качелях… И только когда я почувствовал нужную психофизику, стало легко и свободно. Я ему чрезвычайно благодарен за эти поиски, на которые он потратил много времени. Второй, третий акты шли легче, потому что в первом был найден закон существования».

Басилашвили, первое время боявшийся Гогу, позже очень полюбил репетиции с ним, добиваясь от режиссера дополнительных разъяснений, указаний, направлений. Сблизились они и в человеческом плане. Недаром Олег Валериянович признается: «Гога меня сделал как человека и как артиста, я обязан ему всем».

Когда мастер заболел, актер написал ему трогательное письмо:

«Дорогой и любимый Георгий Александрович!

Рад был узнать, что дело у Вас пошло на поправку. Как было бы хорошо, если бы Вы смогли быть вместе с театром в Тбилиси! Но – если здоровье Ваше не позволит – что ж, подождем Вас до открытия сезона в Ленинграде. В глушь, где я живу, совершенно неожиданно пришло известие о присуждении мне звания нар. артиста РСФСР. Дорогой Георгий Александрович, всем, что сделано мною в театре, я обязан Вам и нашему театру. Поэтому от всего сердца благодарю Вас за все, что Вы для меня сделали, за Вашу веру в меня, подчас непостижимую, за Ваше терпение, за тот громадный труд, который Вы вложили в мое становление, как актера. Отлично понимаю, что без вашего участия не имел бы ни званий, ни тех благ, которыми располагаю сегодня. Думаю, что все наши знаменитые народные и разнародные, хотят они этого или не хотят, скажут то же самое. Одно Ваше присутствие на репетиции или спектакле повышает подчас заниженные критерии, заставляет подтянуться, трезво взглянуть на себя со стороны. Я не говорю уже о том счастье, когда трудная, подчас невыносимо тяжелая работа под Вашим руководством неожиданно приводит к радостному результату. Вы заставили меня понять, что актерский труд – это, прежде всего, работа, тяжелая, до изнеможения. Спасибо Вам, дорогой Георгий Александрович! Отлично понимаю, что причин задирать нос у меня нет. В работе со мной Вы по-прежнему можете быть уверены в том, что я не буду скакать по верхам, а буду стараться “докопаться до самой сути”».

Олег Валериянович честно стремился следовать этому обещанию, не покушаясь на чужие роли, но полностью выкладываясь в те, что ему доставались. К сожалению, кино, принесшее ему всесоюзную славу, недостаточно использовало его драматический талант, больше эксплуатируя образы «комильфо», «бонвивана» и «обаятельного подлеца», а также комическую сторону дарования артиста. Между тем, в жизни Басилашвили отнюдь не был тем денди, каким запомнился он зрителям «Служебного романа». Первая машина появилась у актера лишь после пятидесяти, и он ездил на ней долгие годы, лоском костюмов он также не был озабочен. Став народным депутатом, попросил выделить себе лишь одну комнату в Москве, чтобы было где останавливаться во время сессий (родительская квартира к тому времени уже была продана). Лужков удивился: «Вам действительно больше ничего не нужно?»

Второй женой Олега Валерияновича стала журналистка Галина Мшанская, брак с которой длится уже более полувека. Известно трепетное отношение артиста к жене, его постоянные предупредительные звонки ей. В этом браке появились на свет две дочери, пошедшие по стопам матери. Отдушиной артиста на склоне лет стала дача под Петербургом, напоминающая ему любимое Хотьково, колыбель его детства и место последних дней его матери.

Его первая жена, Татьяна Доронина, покинула БДТ и Ленинград вместе с третьим мужем – Эдвардом Радзинским. Покинула, несмотря на то что была примой театра, несмотря на исключительное отношение к ней Товстоногова, о котором сама она свидетельствовала:

«Его деликатность, его нежелание “обидеть” или расстроить меня замечанием при всех были очевидны и очень много значили для меня. Ценить бережность к тому, что называется нашей профессией, нашей судьбой, я увидела в нем сразу, вернее почувствовала, и, может быть, это стало