Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

этой погруженностью в бездны людских страстей, темпераментов, характеров. Все герои его – всегда “на пределе”, они живут интенсивно, растрачивая себя до конца. <…> Это бывает не так часто, когда автор требует и душу твою, и мозг твой, и интеллект, и приобщение к самым крупным темам, и такую отдачу всего себя на спектакле, которая возможна не более двух раз в месяц. Этого автора можно играть без декораций, и совсем не обязательно надевать на актера костюм по моде конца XIX века. Нужно только “влезть’, проникнуться, заболеть Достоевским. Это очень трудно, хотя у автора все написано – и “второй”, и “десятый” план каждого лица. Но чтобы сыграть персонаж Достоевского, недостаточно быть просто большим актером, надо “быть” самому, состояться как личность».

На гастролях в Лондоне прима БДТ обрела нового поклонника – сэра Лоуренса Оливье. Вскоре великий английский актер приехал в Ленинград.

«После окончания спектакля он прошел за кулисы, чтобы поблагодарить актеров, – вспоминала Татьяна Васильевна. – Он вошел ко мне в гримерную, заполнив ее своей огромностью, обаянием и приветливой улыбкой. Он протянул мне маленький синий футляр. Я открыла. Кольцо, сияющее каким-то голубоватым светом. Он взял мою руку и надел это кольцо мне на палец. Не выпуская руки, сжимая ее в своих теплых ладонях и глядя в глаза, он говорил что-то, я ничего не понимала, но это было неважно, важны интонации и то тепло, которое излучал он собою. Переводчица, улыбаясь, перевела кратко: “Это как обручение. Сэр Лоуренс Оливье обручился с вами. Это актерское обручение”. Я поцеловала кольцо, потом поцеловала прекрасное лицо. Он наклонился и поцеловал мои руки.

Кольцо я не снимала. Этот знак “актерского обручения” я носила, как носят орден самой высокой степени и достоинства».

«Обручальное» кольцо будет украдено у Дорониной через несколько лет во время записи на радио…

Перед отъездом сэр Лоуренс заглянул в гримерную, занимаемую мужем актрисы, а также Сергеем Юрским и Анатолием Гаричевым. Молодые люди однажды решили поставить свои автографы на стене занимаемого помещения, и это изначальное хулиганство стало театральной традицией. На стенах гримерной расписались все артисты и сам Товстоногов, а затем стали расписываться все видные гости театра: от Шагала до Солженицына, от Жукова до Любимова, от Сартра до Филлини… Вот и Оливье не стал нарушать свежей в ту пору традиции и поставил свой росчерк.

Успехи жены, ее окружение новыми поклонниками, конечно, никак не могли способствовать гармонии семейной жизни, и актерская чета распалась. Басилашвили стал подумывать о возвращении в Москву – там была любимая семья, мама, родное Хотьково. И уж в каком-нибудь из столичных театров нашлось бы ему место не хуже, чем в БДТ, где он, кажется, навсегда обречен на прозябание.

Чуткий ко всему Товстоногов уловил это состояние своего артиста и однажды, неожиданно подойдя к нему, сказал:

– Олег, у меня ощущение, что вы хотите уйти из театра. Я вас очень прошу, не уходите, вы мне очень нужны!

Эти слова имели магическое действие. «Я нужен самому Товстоногову, и мы создаем лучший театр, какой можно создать! – проносились в голове восторженные мысли. – Если я нужен ему даже в таком качестве, как сейчас, то что же будет, когда он увидит, на что я способен на самом деле!»

Мысли были наивными, но они исполнились в точности. Лучший театр СССР был создан, и Олег Валериянович стал одним из ведущих его актеров, наконец раскрывшись во всей полноте своего таланта. Его первым успехом стала роль в пьесе «Океан», где его партнерами были «любимцы» Товстоногова Юрский и Лавров. Тогда прозвучала первая дорогая похвала мэтра: «Вы лидер в этой троице, как это ни странно».

«…В спектакле “Океан” я получил роль Куклина, – вспоминает Басилашвили. – Там были две блестящие работы: Платонов К. Лаврова и Часовников С. Юрского. А у меня на их фоне самая невыигрышная партия – интриган, карьерист. Я начал репетировать очень хорошо, я вдруг почувствовал абсолютную свободу в смысле выражения иронии – иронии над тем, как два мои приятеля, Платонов и Часовников, решают какие-то важные морально-нравственные проблемы. А мне, Куклину, наплевать на эти проблемы! Потому что меня, Куклина, волнуют только проблемы собственной карьеры. Чтобы быть ироничным, надо быть совершенно свободным. Георгий Александрович был очень доволен мной. А потом – чем ближе к премьере, тем быстрее свобода моя таяла, уменьшалась. Я был зажат страхом перед надвигавшейся премьерой. Георгий Александрович вызвал меня к себе: “Что с вами происходит? Вы были лидером, а сейчас вы на десятом месте. Почему вы все меняете?” Но я ничего умышленно не менял, просто из меня “выходил воздух”.

Трижды за все годы я слышал от него похвалу. Первый раз это было на банкете после “Трех сестер”. Шеф произнес тост за то, за другое, “а также за Олега Валериановича, который сделал такой рывок!”

Второй раз – когда у меня умирала мать, а мы репетировали “Волки и овцы”. Я все время ловил себя на ужасном чувстве: “Как же так? Умирает мать, а я репетирую”. Я ночь проводил в больнице, утром ехал в театр, после снова возвращался к ней. Теперь я понимаю: то была защитная реакция организма – быть на сцене, работать, забыть о трагедии. И вот как-то я шел с женой и с Георгием Александровичем после репетиции из театра, и жена спросила у Товстоногова: “Как Олег репетирует?” – “Замечательно!” Эта похвала могла быть вызвана, конечно, и желанием поддержать меня. Кстати, я ему очень благодарен за то, что он был на похоронах моей матери – от и до. Они были мало знакомы, и я был очень тронут.

Последний раз он меня похвалил, когда мы с ним ехали куда-то в поезде и стали рассуждать о спектакле “На всякого мудреца довольно простоты”. И вдруг он мне сказал: “Вы играете дядю Ваню на уровне Добронравова. Это великое создание актера, как у Жени – Крутицкий”. Были еще, конечно, мелкие похвалы и одобрения, но вот таких, основополагающих – три за всю жизнь».

Одной из лучших, а может быть, и лучшей ролью Басилашвили на сцене родного театра стал Войницкий в пьесе «Дядя Ваня». Сам актер немало размышлял над этим образом, поощряемый к тому и самим мастером:

«Мне всегда казалось, что с “Дядей Ваней” связано какое-то чудо в жизни А. П. Чехова. Его ранние пьесы “Платонов”, “Леший”, “Иванов” много шли на сцене, были популярны, он был довольно известным драматургом. Потом он едет на Сахалин, возвращается оттуда уже с пьесой “Дядя Ваня”, как бы выжимкой из этих ранних пьес. Осталось только самое существенное, то, что на самом дне. Что же с