Сеть для игрушек - Владимир Ильин

А как же Контролю потом удавалось вычислить, кто из зрителей обладает наибольшей силой воздействия, скептически хмыкнет Сева.

Старик, ты так ничего и не понял, воскликну я. Для этого и служит пульт-передатчик! Нажимая кнопку, зритель отправляет импульс в эфир. Не исключено, что каждый пульт настроен на определенную длину волны, и «контролеры» могут фиксировать чуть ли не пофамильно выбор каждого из участников данной игры. Наверное, при нынешнем развитии науки и техники, сделать это было нетрудно… Возможно, отбор осуществлялся по результатам не одной серии, потому что могли быть и совпадения – ну, скажем, одно и то же выбирают сразу несколько человек. Но, по мере усложнения и развития сюжета, неизбежно наступает такой момент, когда вариантов становится все больше и больше, и тогда можно определить того зрителя, который все увереннее начинает влиять на главного героя фильма. Разумеется, чтобы избежать ошибки, Контроль не торопится и похищает человека, «ведущего сюжет», лишь убедившись в том, что здесь нет случайного совпадения…

То есть, другими словами, Контроль использует закон статистической вероятности, скажет мой друг Сева, и его замечание придаст мне уверенности в своей правоте.

Потом Контролю остается только похитить данного человека, продолжу я. Разумеется, речь не идет о пыльных мешках, накинутых из-за угла на голову несчастного. И не наркотические препараты применяют люди Контроля, чтобы усыпить будущего оператора. Они используют самый простой и самый надежный способ, который имеется в их распоряжении: Воздействие. Человеку внушается мысль о том, что он сам, добровольно, придет в указанное место, где его будет ждать автомобиль с людьми, и он добровольно сядет в машину и поедет с этими людьми туда, куда они сочтут нужным его доставить. И никто не в силах помешать этому, никто!..

Я не знаю, после паузы скажу я, стараясь не глядеть на Севу, что Контроль делает с теми, кто, оказавшись в их лапах и придя в себя после Воздействия, откажется работать оператором. Наверное, надо предположить самое худшее… И здесь голос мой предательски дрогнет, потому что я подумаю о Катерине, а Сева перегнется через стол и успокаивающее похлопает меня по плечу.

Как видишь, брат мой, скажу потом я, при таком раскладе становится ясна роль Демиурга в этом деле. В действительности, никакого маньяка-невидимки не существовало. Этот вымышленный персонаж потребовался Контролю с одной-единственной целью: для маскировки целей и механизма проведения операции. И всеми возможными средствами, в том числе и психокинезом, Контроль поддерживал мнение общественности о том, что загадочные исчезновения людей – дело рук безумца-одиночки. И именно поэтому, в конечном итоге, под видом Демиурга на меня был науськан тип с атомайзером. Как начальник полиции я не мог оставаться сторонним наблюдателем, поэтому Контролю во что бы то ни стало следовало убедить меня в том, что слухи о Демиурге имеют под собой основание, а в конечном итоге – и запугать… Если уж операторы-экстрасенсы способны воздействовать на психику людей на расстоянии, то телекинез для них – вообще плевое дело! А я вынужден был ломать голову над тем, каким образом в моей, наглухо закрытой квартире и буквально у меня под носом, некто оставляет надписи на стенах, подбрасывает угрожающие записочки и вообще чувствует себя хозяином положения!.. Да это же был я сам!..

Некоторое время мы будем молчать, а потом Сева с кряхтеньем поднимется и начнет хлопотать у плиты, готовя такой же отвратительный, как и его спиртное, чай.

Хорошо, наверняка скажет он мне, допустим, что твоя версия соответствует истине, хотя и основана она на чисто умозрительных построениях и выкладках. Но что дальше? Что ты предлагаешь конкретно?

И тогда я скажу: брат, мне уже надоело проигрывать и чувствовать себя в дураках. Надо идти ва-банк!..

Будить общественность, насмешливо осведомится Сева, высоко вздернув брови. Давать направо и налево интервью, пытаясь убедить всех в своей правоте? Неужели ты думаешь, что тебе поверят? И особенно те чинуши в полицейских мундирах, которых отныне возглавляет этот серый кардинал по фамилии Штальберг?

Нет, скажу я ему. Этот этап в своей жизни я однажды уже прошел. Хоть я и дурак, но не настолько я глуп, чтобы подставляться под пулю. Или случайно попасть под машину. Или по неосторожности загреметь с перрона подземки под поезд. В сущности, таких исходов может быть сколько угодно… Они наверняка теперь стерегут каждое мое движение, и стоит мне только пальцем пошевелить не в ту сторону, как тут же будут приняты соответствующие меры, можешь не сомневаться!..

Тогда что же ты предлагаешь, спросит Сева, прихлебывая горячее пойло с запахом чая из чашки с отбитой ручкой. Убедить самого себя в том, что любое противодействие той силе, которая имеется в распоряжении этих мерзавцев, бессмысленно и спокойненько жить-поживать, да добра наживать?!

Ты опять не угадал, брат, усмехнусь я. Видно, слишком плохо ты обо мне думаешь… Нет, Сева, сдаваться мне уже поздно. Знаешь, иногда я самому себе напоминаю некоего фанатика, который сам себя приковал к пулемету цепями в осажденном со всех сторон врагами форте и который рад бы сдаться, да пулемет не может бросить…

Все ясно, с ухмылкой скажет Сева и процитирует из старого анекдота об одном извращенце, потерявшем ногу вследствие совершения полового акта на железнодорожном полотне: «Такова сила инерции: ни поезд, ни я – никто не мог остановиться!»…

И вот тогда-то я скажу ему главное, ради чего я пришел к нему.

Старик, скажу я, если все легальные методы борьбы исчерпаны, а результата нет, то что остается делать человеку, вздумавшему изменить сложившийся порядок вещей? Что остается делать бунтовщику и мятежнику, которого загнали в угол и у которого выбили из рук разрешенное законом оружие?

Он ничего не скажет, мой друг Сева. Он только пристально посмотрит мне в глаза и…

На этом мои мечтания внезапно были прерваны неприятным ощущением, что вокруг творится неладное.

Я пришел в себя и присмотрелся к окружающему миру. Оказывается, я уже влачился по Двадцать Третьей улице. Несмотря на поздний вечер, на улице царило неестественное оживление. По тротуару тек поток людей в элегантной, яркой одежде, а по проезжей части мчались роскошные чистенькие автомобили. Было такое впечатление, будто наступил какой-то праздник. Это впечатление усиливалось тем, что все вели себя в высшей степени прилично. Не было слышно ни пьяного песенного рева из гостеприимно распахнутых дверей злачных заведений, ни ожесточенных перепалок из окон автобусов. Никто не швырял мусор в виде оберток, окурков, пустых банок и бутылок на тротуар, и даже дети не неслись куда-нибудь по тротуару на роликовых коньках, как угорелые, с дикими криками, распугивая или толкая прохожих, как это было еще две недели назад, а чинно шествовали в общем потоке, держась за руки.

Нет, сейчас все были добры и счастливы, и я видел, как абсолютно незнакомые люди приветствуют друг друга с улыбками и как то тут, то там возникают небольшие группки, чтобы пообщаться о том, о сем, перекинуться анекдотом или шуткой. Все были участливы и великодушны по отношению к ближнему своему, и если кто-то случайно ронял на асфальт какую-нибудь вещь, то доброхоты со всех сторон тут же бросались поднимать ее, чтобы проявить свое участие и внимание. И даже если кто-то толкал встречного в толпе или наступал ему на ногу, то вместо взаимных сообщений о подлинной сущности партнера, как это случалось незадолго до этого вечера, дело кончалось извинениями и ослепительными улыбками. Молодые люди дарили первым попавшимся девушкам, выглядевшим олицетворением невинности, цветы, явно не претендуя при этом на продолжение знакомства в ближайшем баре…

И отовсюду доносилась музыка. Отрывки мелодий самых различных жанров и течений доносились из открытых окон домов, из баров, дискотек и магазинов. Но людям было, видно, мало этой какофонии, и многие из прохожих шагали в наушниках плееров, покачивая головой и размахивая руками в такт слышимой только им музыки. Даже два патрульных полицейских, которые лениво фланировали по проспекту впереди меня (я тут же замедлил шаги и стал держаться подальше от зданий, чтобы лицо мое не заливал яркий свет реклам), – и те были в наушниках.

В целом, все вокруг было великолепно и спокойно, но у меня по спине побежал холодок. Казалось, будто на город неотвратимо наползает невидимая черная туча, в недрах которой зарождается ураган чудовищной силы. Я предчувствовал, что еще немного – и этот ураган обрушится на город, неся смерть и разрушения.

Может быть, во всем виноваты были мои нервы, напряжение последних дней и то одиночество среди людей, на которое я сам себя обрек, но по аналогии с сегодняшним вечером я припомнил, какая идиллия воцарилась в городе накануне последней Бойни. Даже погода тогда способствовала всеобщему умиротворению. Дни были солнечными и мирными, как на подбор, на небе не виднелось ни облачка, но жара не докучала, потому что улицы исправно обдувались, словно гигантским вентилятором, свежим бризом с Озера. Это было поздней весной, и листья на деревьях были сочными и ярко-зелеными, а в парках и скверах вовсю распускались цветы. Количество преступлений и даже мелких проступков со стороны граждан тогда снизилось почти до нуля, и мои подчиненные впервые за много месяцев не знали, чем заняться – в конце концов, пришлось загнать две трети личного состава Управления на импровизированные курсы по повышению квалификации. Бывали дни, когда дежурные по городу в ответ на мой вопрос о происшествиях за истекшие сутки не протягивали мне целые простыни сводок, а докладывали так, будто дежурили они не по мегаполису с населением в три миллиона человек, а по монастырю: «За время моего дежурства происшествий не случилось!»…