Север и Юг - Элизабет Гаскелл

— Я не знаю. Я и не думала ни о чем подобном, — покраснев, ответила Маргарет, задетая и обиженная.

— И возможно, он никогда бы не подумал, если бы не ложь, которая в данных обстоятельствах, тут я согласен с вами, была необходима.

— Она была не нужна. Теперь я знаю это. Я горько раскаиваюсь, что солгала.

Повисло долгое молчание. Маргарет заговорила первая:

— Поскольку мало вероятности, что мы встретимся с мистером Торнтоном… — Ее голос прервался.

— Я бы сказал, что есть много гораздо более невероятных вещей, — ответил мистер Белл.

— Но я уверена, что больше не увижу его. Все же, так или иначе, никому не понравится так низко пасть в… во мнении друга, как упала я. — Ее глаза наполнились слезами, но голос оставался твердым, и мистер Белл не смотрел на нее. — А теперь, когда Фредерик потерял всякую надежду и почти потерял желание оправдать себя и вернуться в Англию, было бы справедливо все объяснить. Будьте любезны, если сможете, если будет возможность… не навязывайте ему объяснение, но расскажите ему все обстоятельства, а также что это я разрешила вам поведать ему обо всем, потому что считаю, что ради папы мне нельзя потерять его уважение, хотя, вероятно, мы никогда больше не встретимся.

— Конечно. Я полагаю, он должен знать. Мне бы не хотелось, чтобы на вас упала даже тень подозрения. Он не знал, что и думать, когда увидел вас наедине с молодым человеком.

— Что касается этого, — сказала Маргарет довольно надменно, — я полагаю, «Honi soit qui mal у pense».[60] Все же я бы предпочла, чтобы вы все объяснили, если для этого представится удобный случай. Я не то чтобы хочу очистить себя от подозрения в непристойном поведении… если бы я считала, что он подозревал меня в этом, мне было бы безразлично его доброе мнение… нет! Чтобы он мог узнать, какое искушение я испытывала и как попалась в ловушку, почему я тогда сказала неправду, одним словом.

— За которую я не виню вас. Это не моя предвзятость, я уверяю вас.

— Что мне до мнения или суждения других людей о правильности или неправильности моего поступка, когда я сама в глубине души сознаю, совершенно убеждена, что поступила дурно. Но мы больше не будем говорить об этом, с вашего разрешения. Все уже сделано — мой грех совершен. Теперь мне придется нести этот груз и всегда быть по возможности честной.

— Очень хорошо. Если вам нравится терзать и упрекать себя, да будет так. Моя совесть всегда крепко заперта, как пружина в коробке, потому что когда она выскакивает, то поражает меня своим размером. Поэтому я снова уговариваю ее уменьшиться, как рыбак уговаривал джинна. «Замечательно, — говорю я, — думать, что вы спрятаны надолго в таком маленьком сосуде, чтобы забыть о вашем существовании. Прошу вас, сэр, вместо того чтобы с каждым разом расти все больше и больше и ставить меня в тупик своими неясными очертаниями, не могли бы вы еще раз сжать себя до прежних размеров?» И когда я снова ее закрываю, разве я не ставлю печать на сосуд и не забочусь о том, как бы снова ее не открыть и не пойти против Соломона, мудрейшего из людей, запершего ее там.

Но Маргарет не улыбнулась ему в ответ. Она едва ли слушала, что говорил мистер Белл. Она думала только об одном: что она лишилась доброго мнения мистера Торнтона, он разочаровался в ней. Она не думала, что объяснение может вернуть ей его любовь, нет, но его уважение и доброе мнение, которое, она надеялась, заставит его пожелать, в духе прекрасных строк Джералда Гриффина:

Повернуться и поглядеть мне вослед,Услышав мое имя.

При мысли об этом у Маргарет перехватывало дыхание и она чувствовала комок в горле. Она пыталась утешиться мыслью о том, что, как бы плохо он о ней ни думал, это не может изменить ее. Но это была недостойная уловка, иллюзия, которая не устояла перед силой раскаяния. Двадцать вопросов мистеру Беллу готовы были сорваться с ее языка, но ни один из них она не задала. Мистер Белл подумал, что она устала, и рано отправил ее в комнату, где, прежде чем пойти спать, она долго просидела у открытого окна, вглядываясь в пурпурный купол неба, где зажигались звезды, мерцали и исчезали за огромными тенистыми деревьями. Всю ночь на земле горел маленький огонек — свеча в ее бывшей комнате, которая сейчас служила детской для нынешних обитателей дома священника, пока не построят новую. Ощущение перемены, личной незначительности, недоумения и разочарования переполняло Маргарет. От прежнего ничего не осталось. И осознание этого непостоянства причиняло Маргарет больше боли, чем если бы все, что было ей знакомо, просто изменилось до неузнаваемости.

«Теперь я начинаю понимать, какими блаженными… великолепными и гармоничными должны быть слова „И ныне, и присно, и во веки веков“. Предвечный! „Из века в век Ты — Бог“. Это небо надо мной выглядит так, как будто не менялось, но все же оно не такое. Я так устала, так устала, что меня уносит водоворотом жизни, в которой ничто не остается прежним — ни человек, ни место. Это похоже на круг, в котором постоянно вращаются жертвы страсти. Принадлежи я к другой религии, я бы постриглась в монахини. Я ищу неземной стойкости в земном постоянстве. Будь я католичкой, я бы стала монахиней, чтобы унять свое сердце, оглушив его сильным ударом. Но я стала бы тосковать по себе подобным. Нет, не по себе подобным, поскольку никогда мое сердце не исполнится иной любовью, кроме любви к ближнему. Может, так и должно быть, может, нет. Сегодня вечером я не могу этого решить».

В тоске она легла спать, в тоске проснулась через четыре-пять часов. Но утро принесло надежду и более радостный взгляд на мир.

«В конце концов, это правильно, — сказала она себе, прислушиваясь к голосам игравших детей, пока одевалась. — Если бы мир оставался неизменным, он бы деградировал и погряз в пороках. Несмотря на мое болезненное отношение к переменам, прогресс кажется мне правильным и необходимым. Я не должна думать так много о том, как обстоятельства подействовали на меня. Лучше думать о том, как они действуют на других, если мне хочется сохранить справедливость в суждениях и надежду в сердце». И с улыбкой она вышла в гостиную и поприветствовала мистера Белла.

— А, юная мисс! Вы поздно легли прошлой ночью, поэтому поздно встали утром. У меня есть для вас новость. Что вы думаете о приглашении на обед? Утренний визит, буквально по росе. Здесь уже побывал викарий — он зашел по пути в школу. Полагаю, чтобы прочитать нашей хозяйке лекцию о трезвости на благо косарей. Словом, он был здесь еще до девяти, когда я спустился вниз. И нас пригласили отобедать у них сегодня.

— Но Эдит ждет моего возвращения, я не могу пойти, — ответила Маргарет, радуясь, что у нее есть хороший предлог отказаться.

— Да, я знаю. Я так и сказал ему. Я подумал, вы не захотите пойти. Но если вы захотите, приглашение остается в силе.

— О нет! — сказала Маргарет. — Давайте придерживаться нашего плана. Давайте отправимся в двенадцать. С их стороны очень любезно, но я в самом деле не могу пойти.

— Очень хорошо. Не переживайте. Я все устрою.

До того как они уехали, Маргарет незаметно прошла на задворки сада викария и сорвала маленький колючий отросток жимолости. Она бы не сорвала цветок вчера из страха, что ее заметят и ей придется объяснять свои мотивы и чувства. Возвращалась она через выгон — и в этом месте еще сохранилось прежнее очарование. Обычные звуки казались там более музыкальными, чем где-либо еще, свет — более золотистым, жизнь — более спокойной и полной блаженства. Вспоминая свои вчерашние чувства, Маргарет сказала себе: «Я ведь тоже постепенно меняюсь — в одном, в другом: то я разочарована и раздражена, потому что все оказывается не таким, как я себе рисовала, то действительность оказывается прекрасней, чем я представляла ее. О Хелстон! Никогда мне не полюбить другое место так, как тебя».

Несколько дней спустя она обрела равновесие души и решила, что очень рада была снова повидать Хелстон. Для нее он останется самым красивым местом в мире, но там было столько воспоминаний, связанных с прошлым, особенно с отцом и матерью, что вряд ли она когда-нибудь сможет снова вернуться туда, даже представься возможность поездки, подобной той, что они совершили с мистером Беллом.

ГЛАВА XLVII

НАСТОЯТЕЛЬНАЯ ПОТРЕБНОСТЬ

Опыт, как бессильный музыкант, держитТерпенья струны в своих руках.И звуки, что понять не в силах Бога.И волею своей он их ослабитВ унылом и запутанном миноре.

Примерно в то же самое время Диксон вернулась из Милтона и вновь поступила в услужение к Маргарет. Она привезла несчетное количество милтонских историй: как Марта переехала в дом к мисс Торнтон, когда та вышла замуж; подробный рассказ о подружках невесты, платьях и завтраках и о том, как в Милтоне считают, что мистер Торнтон устроил слишком пышную свадьбу, учитывая, что он много потерял из-за последней забастовки и ему пришлось платить за несоблюдение условий контрактов; и о том, как мало денег выручили с продажи мебели, за которой Диксон так заботливо ухаживала, и как это досадно, если вспомнить, сколько богатых людей живет в Милтоне; как миссис Торнтон пришла однажды и задешево купила две или три вещи, а на следующий день пришел мистер Торнтон и, желая приобрести несколько вещиц, предложил — вопреки ожиданиям и к удовольствию очевидцев — большую цену, чем, по мнению Диксон, восстановил справедливость. Если миссис Торнтон заплатила слишком мало, мистер Торнтон заплатил слишком много. Мистер Белл прислал всевозможные указания относительно книг, но их было трудно понять — уж очень он причудливый джентльмен. Если бы он приехал сам, от этого было бы больше толку, но письма всегда только запутывают дело. Диксон мало рассказывала о Хиггинсах. Ее памяти был присущ аристократический уклон, что делало ее ненадежной всякий раз, когда дело касалось простолюдинов. Она полагала, что с Николасом было все в порядке. Он несколько раз приходил и спрашивал, нет ли весточки от мисс Маргарет… единственный человек, который справлялся о ней, кроме мистера Торнтона. А Мэри? О, разумеется, она в порядке — здоровенная, неряшливая девица. Она слышала, или, возможно, это ей только приснилось, хотя было бы странно, если бы ей снились сны, связанные с такими людьми, как Хиггинсы, что Мэри пошла работать на фабрику мистера Торнтона, потому что ее отец хотел, чтобы она научилась готовить. Но что эта бессмыслица могла означать, она не знала. Маргарет согласилась с ней, что история по своей запутанности действительно больше похожа на сон. Все же ей было приятно, что теперь рядом с ней есть та, с которой она могла поговорить о Милтоне и о людях, живущих там. Диксон не очень любила разговоры на эту тему, желая стереть ту часть своей жизни из памяти. Ей больше нравилось вспоминать слова мистера Белла, из которых она вывела, что он намерен сделать Маргарет своей наследницей. Но молодая хозяйка не одобряла этих предположений и не потакала ее лукавым расспросам, в какую бы форму — подозрения или утверждения — они ни были облечены.