Звезда Аделаида - 1 - GrayOwl

- Что это с тобой, сын мой - бастард Квотриус? Неужто после всего случившегося тебе захотелось залезть в реку, где утоп твой собрат по оружию? И как ты не подумал о том, что

из-за твоей… невоздержанности войско лишилось бы не простого легионера, но всадника наследственного?

Недоволен я опрометчивостью твоей, сын мой незаконнорожденный, ибо утопнуть мог ты также, как и…

А-а, что говорить с тобою, помеченный, как раб.

- Молю, не гневайся на меня, высокорожденный патриций, полководец и отец мой. Я хотел лишь омыть руки в реке, стоя на берегу, но оказался он скользким, и провалился я по пояс, а ноги мои были все в тине. Я потом долго смывал её.

- Да ты просто перегрелся, Квотриус, так и скажи что тебе захотелось помочить ножки.

Северус снова подпустил шпильку, невзирая на то, что Квотриус полез в холодную воду, чтобы избавиться от преследовавшего его пол-дня и всё долгое утро возбуждения, тихого, терпеливого, зудящего, ноющего, а когда Северус стал заигрывать с ним, Квотриусом, внезапно вспыхнувшего с новой силой.

Квотриус посмотрел на старшего брата счастливыми и немного пьяными от этого счастья освобождения от вожделения к брату без ненужной сейчас мастурбации, всё вспоминая ночь, когда Северус так возбуждающе стонал, вздыхал, даже кричал, всё время двигаясь в нём, брате, и доставляя им обоим неописуемое, божественное наслаждение. Таковым было оно, что он, брат - бастард, взлетел высоко над землёй без крыльев, видел и небо, которое становилось близким, и далёкую землю внизу и даже море на горизонте.

Теперь, после «купания», Квотриус мог позволить себе роскошь вспомнить об этой ночи, равно, как и о других, менее пламенных, но всё равно прекрасных, начиная с первой. Тогда Квотриус впервые взял в рот пенис, и этот пенис принадлежал его высокорожденному, такому горделивому и неприступному днём старшему брату, ночью же оказавшемуся нежнее шёлка и прекраснее, нежели парча - всё привозные ткани драгоценные из стран восточных, далёких, каковой, далёкой, неромейской, была и внешность высокорожденного то ли брата, то ли наследователя рода… там, во времени дальнем.

Ах, жаль, всё же не брату вовсе, это они так только продолжают называть друг друга, а, трудно себе представить, далёкому потомку из неведомых веков, где брат, о, опять брат, так вот, где его потомок, видимо, учил недорослей искусству волшебства, но почему-то тщательно скрывал это своё занятие, о котором Квотриус давно уже догадался по недомолвкам брата. И всё же, пусть всё пока возможно остаётся как есть - относиться к Северусу, высокорожденному патрицию… того времени, как к брату.

Северус не отводил взгляда от глаз Квотриуса, счастливого и неразумно подставившего свой разум опытному легиллименту, считывая все эмоции и беспорядочные воспоминания Квотриуса об их любви. Любви такой удивительной и, наверное, уже близящейся к концу, не успев ещё расцвести, яркой и быстрой, как летящий метеор из созвездия Персея августовской двенадцатой ночью.

А впереди у Северуса, нет, не как пел Грегори Леттиус: «Долгая, счастливая жизнь, такая долгая, счастливая жизнь, отныне долгая, счастливая жизнь - каждому из нас, каждому из

нас… ", а, напротив, долгая, несчастная жизнь отдельно взятому волшебнику с когда-то непомерными амбициями, дурным, язвительным характером и странной внешностью, теперь же только и мечтающему, что о вечной любви до гроба. Пусть и любви даже с другим мужчиной, да, пусть это будет обязательно он, уже в своём времени - сиятельному графу Северусу Ориусу Снейпу. И, если любовь та, будущая, состоится, то и возвращаться в «своё» время не так уж и страшно, но… Как забыть эту, первую любовь?

Невозможно передать страдания Северуса, терзавшие его время от времени, пока не забывался он в объятиях Квотриуса, по поводу обязательного расставания с возлюбленным - простым магглом, которому хватило двух половых актов с волшебником и пары заклинаний, пущенных в него, чтобы самому стать таким же магом.

Но каким же потенциально сильным!

Вот и сейчас, после привала, стремясь в дальний путь, он думал всё о нём же, о Квотриусе, и об их отношениях, заходящих, кажется, в тупик - ведь всё, что между ними было, этот… секс… Что ж, он был обязателен для инициации будущего мага. Квотриус стал Посвящённым, как сказали бы алхимики, из Посвящаемого. И плевать, в конце концов, что эта любовь - первая и единственная, что никогда не найти ему, Севу, полноценной замены возлюбленному «младшему брату».

И пусть не будет между ним и Квотриусом более ничего, ведь незачем завязывать Гордиев узел, напротив, его надо развязать, а так как это невозможно, то разрубить.

______________________________________

* день пути (лат.) - мера расстояния, равна двадцати восьми километрам

Глава 24.

Квотриус отчаянно не понимал поведения Северуса - то он откровенно заигрывал с младшим братом на первом привале, на втором же, вечернем, хотя ещё не стемнело, но сумерки уже надвигались, явно сторонился ничтожного грязнокровки.

Путь от первого привала до второго был достаточно спокоен, только единожды, разумеется, около самого опасного места - леса, который они объезжали по тряской луговине на полном скаку, дабы миновать скорее, на них напали из-за деревьев меткие лучники какого-то варварского племени. Но квадриги неслись с такой скоростью, а солдаты защищены бронёй так хорошо, что на втором привале, рыская по округе в поисках воды, несколько затянувшихся, все только и обсуждали неловкость и недалёкость дикарей. Больше говорить пока было не о чем, и легионеры, уже подуставшие от тряской езды по бездорожью и стояния весь день на ногах, теперь ходили, разбившись на пятёрки и ища хоть какой-нибудь чистый источник, а лучше - реку.

Все уже забыли от усталости об утопленнике, только его близкие друзья ещё горевали потому, что пропало тело.

Это значило, что нельзя заключить привезённый обратно в Вериум, легионер был из тамошней казармы, прах мертвеца, собранный в его воинский плащ, чтобы упокоился бы он в специально заказанной родственниками из самого Лондиниума красивой погребальной урне. А уж коли прах не позволяет обычай возить с собой, кроме, как в походе, а не в мирной жизни, то на урны с заключённым в них прахом обычай не распространялся.

Вот почему эти солдаты, как раз составившие четвёрку, уже переговариваясь на тему: «А кто из нас был более достоин отвезти урну с прахом Сципиона Лагитуса Вегоруса в Лондиниум, а заодно и город, такой громадный, вновь посетить?», не обращали особого внимания на последнего в из пятёрке. А вот зря…

Пятым был этот странный наследник и, поговаривают, несмотря на свои ранние лета, уже Господин дома полководца Снепиуса, ничем, кроме, пожалуй, носа, да и то - более тонкого и изящного, чем у отца, не походящего на военачальника, да был он ещё и в штанах, и в необычного покроя тунике, облегавшей тело без единой складки, украшенной множеством мелких, тёмных, круглых, простеньких на вид, а не завитых, с каменьями посредине, фибул. Он был молчаливым, печальным, хилым и очень бледным молодым мужчиною с пустыми, страшными, словно бы, мёртвыми, чёрными, но не как у дикаря или полукровки какого, глазищами. А ещё его голову окутывали неромейские иссиня-чёрные, не подстриженные кружком волосы, волнистой, а местами кудрявой гривой спускавшиеся до плеч.