Иван Болотников Кн.2 - Валерий Замыслов

— Злыдни!

Мурза взмахивает саблей.

Михаил Скопин ушам своим не поверил: татары жгут, зорят, опустошают Русь, опустошают по просьбе (!) царя Василия. Разгневанный снарядился было в Москву, но тут приехал посыльный дворянин от Ивана Шуйского. Слова его не успокоили Скопина, гнев не остыл. То дело гнусное и подлое, горько раздумывал молодой воевода. Позвать ордынцев на Русь?! Испепелить землю. И все лишь ради того, дабы оставить воровские города без корму. Гнусно, подло! Руками ордынцев бить свой народ!.. Господи, и до чего ж лихо тебе ныне, Русь! То самозванцы, то ляхи, то ордынцы. Мужичья война! Истерзанная Русь. Навались сейчас швед аль турок — и нет Московского царства. Ужель о том не думают бояре, что не хотят сильного государя и плетут козни, подрывая державу. Что им до могучего самодержца. Чем слабже царь, тем вольней боярству. Недоумки! Ужель о том не думают мужики и холопы, кои рушат Русь своими бунтами. Чем дольше Смута, тем немощней держава. Горят крепости, тает державное войско. Запустенье в городах и весях, хиреет торговля. Разруха, голод! Русь катится в пропасть. Да оглянись же, бояре! Оглянись, народ! Останови войну и раздоры, останови, пока не поздно, пока не раздавил чужеземец. Оглянись, не бойся, не геройствуй понапрасну. Герой не тот, кто мечом и огнем расшатывает державу, а тот, кто помышляет о крепком царстве — без крамол и сеч. То не царство, внутри коего льются реки крови, то — приманка, лакомый кусок для внешнего ворога.

Князь Телятевский, узнав о подлости Шуйского, брезгливо сплюнул. Шубник, дабы на престоле усидеть, на самое черное дело горазд.

Мерзкий паук! Своих силенок не хватает, так норовит на басурманине выехать. Ловко придумал. Басурманин так пройдет по сусекам, что мышь крупинки не сыщет. Опустошит Украйну, опустошит села вокруг Калуги и Тулы, дабы Болотникова и царевича Петра голодом уморить. Коварней не придумаешь. Ордынец быстр, изворотлив, на одном месте не сидит. Поди, излови его. Да и ловить-то ныне некому…

Ордынский набег тотчас сказался на Калуге: в крепость перестали приходить хлебные обозы. Свои же запасы кончались.

— Как бы не заголодовать, батько. После татар и волк не рыщет. Треклятые! — мрачно молвил Устим Секира.

— Не ордынца вини — Шубника. Это по его зову татары по селам шарпают. За тридцать серебреников Русь продал. Иуда!

Недели через две Юшка Беззубцев известил: на Покровке и Никитской развешены подметные письма Василия Шуйского с новыми царскими указами. Шуйский призывает холопов покинуть воровские города; тем, кто «добьет челом и оставит вора Ивашку» будет дарована воля и выданы отпускные грамоты. Изловили двух царских лазутчиков, те шныряли по городу и подбивали ратников на измену. Кое-кто заколебался.

Иван Исаевич досадовал. Чего только не придумает Шубник, дабы расколоть народное войско! В крепости и без того стало тревожно: еще неделя-другая и людям нечего будет есть. С голодным брюхом долго не навоюешь.

Голод обрушился на калужан к середине Великого поста. «И бысть во граде глад велик и нужда, многого ради времени осадного: не токмо хлеб, но и скот весь рогатый, и конский весь изъядоша, и вси начаша изнемогати».

Дворяне кричали с приокской горы:

— Сдавайтесь, воры! Не держитесь Ивашки Болотникова, инако все подохнете. Идите к нам. Государь Василий Иваныч зело милостив, он сохранит вам жизнь, пожалует волей, деньгами и хлебом. Покиньте богоотступника и антихриста Ивашку. Сдавайтесь на милость царскую!

Калужане стойко отвечали:

— Никогда того не будет, чтоб к богомерзкому Ваське Шуйскому на поклон пошли. Хлеба же у нас и своего вдоволь. И вам тут недолго стоять. Скоро придет на подмогу царевич Петр Федорыч и от вашего войска останутся рожки да ножки. Царя же вашего, кривдолюбца, на осиновый кол посадим.

— Воры, изменники! — ярились дворяне. — Хлеба у вас и пудишка не сыщется. Кошек и собак жрете. Ведаем — Ивашкой запуганы. Чу, весь город давно перейти к царю Василию помышляет!

— Врете, вислобрюхие. На изменное дело не пойдем. Нашлись у нас три ублюдка-переметчика, так мы их кнутом били и в темницу кинули.

Болотников приказал казнить изменников на виду всего московского войска. Предателей распяли на Ильинской башне.

А голод брал за горло, брал жестоко. Погосты были усеяны могилами. Но дух повольницы не был сломлен, болотниковцы находили в себе силы не только оборонять от неприятеля крепость, но и изматывать его непрестанными вылазками, чему немало удивлялись и Воротынский, и Мстиславский и Скопин-Шуйский.

«Откуда в мужике такая сила? — не раз задавал себе вопрос князь Михайла. — На чем он держится? Ужель на одних лишь помыслах о воле? Ужель так силен верой, что никакие невзгоды не могут его поколебать… Велик, велик же русский мужик. Велик в работе и в сече. Духом велик. Тяжко с таким воевать».

И храброму Скопину становилось порой страшно.

Иван Исаевич большие надежды возлагал на весну. Сказывал воеводам:

— Ныне снегу навалило много, большому половодью быть. А коль так, ворог с берега Оки попятится. И тут не зевай, на струги — и вниз по Оке. Попытаем из вражьего кольца вырваться. А там — либо на Москву, либо к Туле.

Весна выдалась ядреная, красная; уже в конце марта вскрылась Ока и в Волгу потянул лед; разлив был столь большим, что царские воеводы вынуждены были отойти от берега на добрую версту.

Болотниковцы вовсю смолили и конопатили челны, барки и струги, готовясь в одну из ночей выйти на Оку. Но выбраться из крепости так и не удалось: сыскался предатель, который перешел во вражий стан и рассказал о намерении Болотникова. Скопин-Шуйский велел сбить по обеим сторонам Оки крепкие, тяжелые плоты и поставить на них пушки. Иван Исаевич отменил вылазку.

— А может, попробуем? Авось и проскочим, — молвил Мирон Нагиба.

— Не проскочим. Авось и как-нибудь до добра не доведут. Пока струги к реке тащим, всех до единого уложат. Будем сидеть!

И сидели, стойко снося голод и лишения. Вражья пальба из пушек в половодье стихла: царские воеводы ждали, когда Ока войдет в свои берега. Ждал и Болотников, ждал конца распутицы, ждал нетерпеливо: получил от царевича Петра грамоту, в коей тот сообщал, что скоро, как сойдет снег, придет к Калуге на помощь.

13 мая из Тулы было послано войско под началом Андрея Телятевского. Встречу ему, Из-под Калуги, вышли три полка с воеводами Борисом Татевым, Михаилом Барятинским и Андреем Черкасским. Битва разыгралась у села Пчельни. Царские полки были разгромлены, князья Татев и Черкасский убиты. Остатки войск бежали к Калуге. Во вражьем стане началась паника.

Из крепости вышли болотниковцы и дружно, напористо ударили по дворянам, довершив разгром царских полков, начатый на Пчельне. Вылазка была столь сокрушительна, что «вси воеводы устрашишася и бегству вдашася, и все воинство такожде вслед их побегоша, кто елико можаше».

Глава 7

Встреча

Путь к Болотникову от Москвы к Калуге был непрост. По всем дорогам рыскали конные разъезды, хватая каждого подозрительного путника. Давыдка и Никитка пробирались к Калуге лесами. Ободрались, поотощали. Часто коротали ночи в заброшенных селах и деревеньках, коих в подмосковных уездах и не перечесть. Что ни сельцо, то пустынь. Убогие, закоптелые избенки с зияющими черными дырами волоковых оконец.

— Экое лихолетье. И мужиком не пахнет, — ворчливо вздыхал Давыдка. — И чего бегут?

— А ты поживи под барином — белугой заревешь, — молвил Никитка.

— Тебе-то откуда ведать жизнь мужичью?

— Да уж ведаю. В селе Богородском князь Телятевский мужиков в три погибели гнул. Не зря ж всем селом в бега подались.

— И ты с матушкой сошел?

— Не помирать же с голоду. Сколь же можно лихо терпеть?

— Знать и ты в батьку. Он барское лихо смолоду не терпит.

Давыдка смотрел на сына Болотникова, дивился: парень не по годам серьезен.

На пятый день пути Давыдкина котома оскудела.

— Кабы ноги не протянуть, парень.

— Надо зверя добыть. У тебя два пистоля.

— Пистоли, парень, нам могут на другое сгодиться. Всюду царевы приставы шастают.

Пистоли сгодились в тот же день. Когда покинули одну из заброшенных деревенек и миновали околицу, из осинника выбежала навстречу стая волков — голодных, рыскучих.

— Пропали, — охнул Давыдка.

— А. может, гаркнуть? Уйдут.

— Не… Слышь, как зубами щелкают? Помоги, Николай угодник! — перекрестился Давыдка и выхватил из-за кушака пистоль в два ствола. Рука дрожала. Пять волков — бурых, свирепых — подступали все ближе и ближе; сейчас последует стремительный бросок и… Давыдка прицелился в самого матерого, но рука ходуном ходила.

— Промажешь. Дай мне, — шепотом произнес Никитка.

Давыдка молча, не сводя настороженных глаз со стаи, протянул Никитке другой пистоль. Первым метнулся на людей вожак, и тотчас Никитка выстрелил. Волк рухнул в пяти шагах. Не промахнулся и Давыдка, тяжело ранив волчицу; остальные звери отскочили. Никитка, ободренный удачным выстрелом, смело пошел на волков. Бухнул из другого ствола. Зверь закрутился на снегу. Два других волка убежали в заросли осинника.