Царство Прелюбодеев - Лана Ланитова

Друзья поднялись на широкое крыльцо и вошли в дом. Здесь было немного прохладно от каменных стен, пахло мятой, сухим сеном, полынью и черносмородиновым листом.

Пройдя небольшую переднюю, гости оказались в широком зале с низким, сводчатым потолком. По виду эта комната напоминала – трапезную. В углу выступала печь с закругленным верхом; посередине горницы красовался большой дубовый стол, способный принять множество гостей; по углам тянулись длинные лавки, покрытые кумачовым сукном. На лавках стояли резные ларцы, шкатулки и берестяные коробья. На одной из лавок возвышался глиняный восточный кумган[137], большая лохань с водой и чистые, расшитые петухами, рушники. У другой стены деревянный поставец[138] ломился от диковинной посуды. Здесь были стеклянные, цвета агата и бирюзы мутные тарелки, окантованные потемневшим от времени серебром, долбленные из дерева чаши, миски, расписные ажурные стопки, гравированные кубки, несколько бутылок из темно-болотного стекла с греческими серебряными пробками, ладьи в виде лебедей, и пара стеклянных лафитников, перевитых золотым снурком с кистями.

– Здравствуйте, господин Горохов, – проговорил Махнев, оглядываясь по сторонам, – однако какой терем-то у вас знатный.

– И вам не хворать, Владимир Иванович, и как вас, Макар, по батюшке?

– Тимофеевич… – сухо отозвался Макар.

– Очень приятно! А меня Федором Петровичем величают. Милости прошу к столу. Я сейчас велю Акулине завтрак пристяпати.

– Да мы, собственно, пофрыштикали уже, – неуверенно возразил Владимир, а Макар угрюмо кивнул.

– Вы же здесь совсем недавно. Знаю я, как новичков кормят, – ухмыльнулся в усы Горохов. – Акулина! Акулина! – голос звучал зычно и нараспев. – Собери-ка быстро на стол. Доставай из кладовой огурцов сланых, капусты, яблок моченых, окорок, рыбу, челпан, шаньги, перепечи вынимай из печи, щей горячих. Да квасу не забудь и сбитень медовый, вина из погреба подними.

– У меня, господа, все по-простому. Брашен и варева вдоволь, хоть брячину собирай. Я три века тому назад последний раз-то жил, отсюда и пища посконная, да незатейная. Пудингов, паштетов, галантинов, фрикасе, да суфле заморских и поганских я не держу. По мне – это баловство от малохольства исходное. Куда как лучше – еда простая, но велия. Безживотия покель не ведаю, бражничайте до услады, – с достоинством проговорил хозяин.

Не прошло и пяти минут, как расторопная девица выставила на стол все яства, перечисленные хозяином. Стол ломился от нехитрых, но жутко аппетитных хозяйских припасов: каравай теплился печным духом; деревянная братина[139] плескалась хмельным, медовым сбитнем; корчага с темным вином пахла виноградом и вишней; в горшке со щами плавал жирный сметанный круг; деревянная латка с расписными краями приютила куски окорока и копченой дичи; глянцевым, холодным блеском отсвечивали мелкие соленые огурчики – даже не пробуя их, становилось понятно, что они хрустящие и удивительно вкусные; белые грузди утопали в тягучем рассоле; моченые яблоки, квашеная капуста с клюквой, творожные шаньги – все пахло так, что у гостей закружилась голова.

Акулина, опустив глаза, низко поклонилась и бесшумно выскользнула из комнаты.

– Крепко ты живешь, хозяин, – подивился Макар, глядя на все эти щедроты. Тон его голоса звучал уже мягче.

– Да уж Федор Петрович, сумел удивить, – подтвердил Владимир.

– Чего греха таить? Люблю я и выпить, и закусить зело крепко.

Гости застучали ложками, стали пить за знакомство, чокаясь металлическими кубками. Через полчаса, когда все были сыты и слегка пьяны, Макар осмелился повести беседу.

– Федор Петрович, спасибо тебе за гостеприимство, потешил ты наши утробы. На славу потешил! После такого завтрака еще неделю можно сытым ходить.

– На здоровье, Макар Тимофеевич, – отозвался Горохов. – Гладное брюхо – ко всякому делу глухо.

– Ты, хозяин, не серчай на нас, мы – люди русские, и хоть позднее тебя жили, однако русский характер в нас ни слободцы немецкие, ни французы с их политесами не смогли истребить… А потому, мы спросим прямо в лоб, без обиняков: ты кого прошлой ночью в своем саду хоронил? Откуда столько мертвых дев взял? Советую говорить честно, потому, мы хоть с Владимиром Ивановичем и в гостях, однако уверток и лжи не потерпим.

– А это… Ну, я уж в начале ополохнулся, Макар Тимофеевич, от твоего тона. Эко завернул: мы – русские. Али мне поглазилось? А я кто ж? – нахмурился Горохов.

– А вот мы и не знаем, кто? Может, басурманин – убивец?

– Думай Макар, что баешь! Рекл еси – басурманин! А то я вас не по-русски принял? – широкое лицо покраснело от гнева. Али вы претить мне удумали? Али глумом всуе извести?

– По-русски… – не унимался Макар. – Ты не кипятись и не кроптайся, Петрович! Скажи тогда, откуда в твоем саду столько мертвечины? – он приподнялся с места и с интересом смотрел на Горохова. – От нее эвона, каки яблоки красные народились! Хороший прикорм для древа!

– Охо-хо! Вы здесь новички, потому многого не знаете. Придется рассказывать. Я иногда по старому баю, но могу и по-новому с вами потолковать.

– Уж будьте так любезны, Федор Петрович. Мы-то жили гораздо позднее вас, и потому речи ваши мудрёные не все постигаем столь быстро, как хотелось бы, – проговорил Махнев, краснея и чуть волнуясь.

– Успокойтесь, Владимир Иванович. Толмач нам не потребуется. Русскую речь и через пять веков признаешь, а русский дух и того дольше теплится. А ежели чего не понятно будет, я растолкую доходчивей. Постараюсь по-порядку. Одно скажу, забегая поперед: то, что вы видели, были не человечьи тела мертвые.

– А чьи же? – хором спросили Макар и Владимир.

– Это – фантомы. Нелюдь и нежить. Духи простейшие, в оболочку дев втиснутые.

– Погоди, мы ведь тоже вроде духи? – растерянно проговорил Владимир.

– Други мои, я не профессор, и не ученый, и не ведун. А потому, расскажу так, как сам сие понимаю. А вы уж послухайте и не серчайте на меня, старика, ежели в чем ошибочка выйдет. Итак, мы с вами – суть человеческие души, живущие много жизней, а стало быть, и развитые, и опытные, и ранг у нас высокий. Да, ныне мы умерли для жизни земной, телесной. Но жизнь тела – временна и тленна. Душа же наша вечна. И хоть мы пока не в райских кущах обретаемся, так уж вышло, однако же уважение к себе иметь должны, – Горохов говорил обстоятельно, словно приходской учитель. – А видом, мы чаще бываем ровно такими, какими в прежней жизни обретались. Так уж повелось. Хотя иные рядятся в известных персон, шутов, случается даже – в амператоров. Но сие – баловство, и мало, кто сей маскерад приветствует, – он перешел на шепот: – лишь наш патрон такими фокусами балУется. Но так ему – закон не писан. Он сам – закон.