Обнаженная натура - Владислав Артемов

Глава 2

Незванный гость

Внезапно погас свет. В конце коридора за поворотом загремели обрушившиеся тазы. Дети затопотали вверх по лестнице. Послышались в темноте встревоженные голоса жильцов. Пашка стоял, прислонившись к стене и пережидал возникшую смуту.

— Это все скорняковы разбойники! Да татарчата еще! — ругалась баба Вера, воздевая к счетчику зажженную свечу.

В колеблющемся слабом свете Пашка разглядел стоящего на табурете Юру Батракова. Гигантская шевелящаяся тень топырила руки по потолку. Внизу, столпившись тесной кучкой, ожидали жильцы.

— Коза! — уверенно определил Юра. — Сейчас жучка вставим. Минутное дело.

— Это все скорняковы разбойники, — повторила баба Вера, уже спокойнее. — До всего им, вишь, дознаться надо…

— Это они, баба Вера, в черного человека играют, — объяснил Юра. — Тренируют смелость в темноте…

Скрипнула входная дверь, некая смутная тень прошелестела и скрылась на кухне, но никто этого не заметил, кроме внимательного Пашки. Зажегся свет, но Родионов не сразу вышел из своего укрытия, подождал, пока жильцы разойдутся. Видеть никого не хотелось, не было сил разговаривать, отвечать на обязательные расспросы, откликаться на сочувствия.

И аквариум надо убрать, подумал он, проходя мимо.

В дверях кухни его ожидала новость.

Навстречу ему выскочил, успевший переодеться, незнакомый толстячок. Он тоже держал в руке заварной чайник, ноги его бойко двигались под короткими полосатыми брючками, высоко поддернутыми подтяжками. Пашка как-то сразу, одним махом разглядел его до мельчайших подробностей — красную майку, туго обтягивающую сытое мохнатое брюшко, уютные тапочки в меховой оторочке, почему-то громко цокающие на мягком линолеуме кухни. Похоже было на то, что толстячок собирался выбежать на сцену и в последний раз тренировал чечетку. Они чокнулись чайниками, затанцевали в дверном проеме, пытаясь вежливо разминуться, освободить друг другу проход. Эта невольная вежливая чечетка продолжалась довольно долго, пока наконец Пашка не догадался отступить в коридор, пропуская предупредительного толстячка. Тот впрочем оказался тоже догадлив и отступил на шаг вглубь кухни. Родионов не решался двигаться первым. Не двигался однако и незнакомец.

— А я оттуда! — неожиданно весело, с неуместной подмигивающей улыбочкой выкрикнул вдруг толстяк и ткнул пальцем куда-то в подполье.

— Из-под земли, что ли? — не отвечая на улыбку, хмуро сказал Родионов.

— Оттуда, где ходят вверх ногами, — загадочно пояснил незнакомец. — Кто под нами вверх ногами? А им кажется, наоборот, что это здесь все вверх ногами…

Родионов молча глядел на незнакомца. «Надо будет таблетку выпить», — подумал он.

— Ах да! — воскликнул толстячок, продолжая улыбаться и прицокивать подковками. — Мы ведь незнакомы, но я наслышан! Павел Петрович Родионов? Позвольте представиться — Борис Евгеньевич Сорт! Странная фамилия, не правда ли? А по-ихнему, по-тамошнему, — он снова ткнул пальцем в землю, — еще чуднее произносится: Серт!

Родионов стоял не шевелясь.

— Я, собственно, выходец из этой страны, — продолжал знакомиться Борис Евгеньевич, — но сами знаете, гонения, зажимы, поповщина эта, очереди за колбасой… Одним словом, пришлось уйти в изгнание. О, если бы рассказать вам всю мою жизнь!..

Родионов встревоженно шевельнулся, поморщился. Борис Евгеньевич чутко уловил эту перемену в его лице и поспешил исправиться:

— Ни слова, ни слова об этом! Я, собственно, приехал по делу, и дело это связано с вашим именем. Не угодно ли вам будет пройти в мою комнату. Дело довольно серьезное, требующее уединения и сосредоточенной работы мысли…

В «мою» комнату! — удивился Пашка, — откуда у него тут своя комната появилась?

— Я занимаю комнату моей покойной тетушки Клары Карловны Розенгольц, — как бы прочитав его мысли, тотчас объяснил Борис Евгеньевич. — Впрочем, я не претендую! — предупредительно замахал он рукой. — Я сегодня же съезжаю… Прошу вас, — с полупоклоном пропустил он вперед Родионова.

Комната была сыра и неуютна, в углу штабелем громоздились шкуры, больше никакой мебели в ней не было. На подоконнике стоял дорогой заграничный кейс.

— Видите ли, — продолжал Борис Евгеньевич Сорт, ласково трогая рукою кейс, — к вашей интеллектуальной собственности у нас проявлен некоторый коммерческий интерес. Ваше произведение…

— Если вы имеете в виду мою повесть, то она полностью выдумана, сконструирована и насквозь фальшива. — перебил Родионов. — Я думал написать о простодушии, о великой жизненной силе простодушия, а написал о дураке, об идиоте…

— Не скажите! Не скажите! — запротестовал Борис Евгеньевич. — Есть в ней нечто, что особенно ценится у нас. Романтизм этот, чувства… Сентиментальность эта… Впрочем, довольно предваряться, — Борис Евгеньевич заглянул Пашке в глаза и взгляд этот прожег его до мозжечка. — Наше агентство согласно вступить с вами в деловые, честные отношения. Вы продаете, мы покупаем. Недешево покупаем. Но дело в том, что тут все не совсем обычно. Мы покупаем не для того, чтобы издать это, а напротив, чтобы это никогда не издать…

— Как хотите, — равнодушно согласился Родионов. — Меня это мало волнует.

Борис Евгеньевич удивленно потрепетал бровью и продолжил:

— Но сами понимаете, специфика тамошних обитателей и прочее… Короче говоря, потребуются некоторые перестановки, кое-какие доводки и уточнения. Чисто техническая работа. Приспособительно к тамошним реалиям…

— Я не знаю тамошних реалий, — сухо отозвался Родионов. — Хотя, конечно, в общей сути все известно. Но я не буду этим заниматься, мне лень, неохота. Занимайтесь сами.

— Разумеется сами! — согласился Борис Евгеньевич, мелко кивая головою. — Только у меня к вам маленькая просьба…

— Ну?

— Концовку бы убрать. Даже не убрать, а изъять. Временно…

— Крестный ход? Ну уж нет! Это, можно сказать, основа всей вещи, фундамент…

— И все-таки она, концовка, как бы приделана искусственно, не вытекает из логики действия.

— Смерть тоже, на первый взгляд, не вытекает из логики жизни, однако никто не удивляется Так и тут.

— Ну хорошо, хорошо. Вижу, что это вам дорого, — отступился Борис Евгеньевич. — Пусть будет по-вашему. Но кое-какие мелкие перестановочки…

— Это сколько угодно, — разрешил Пашка.

— Можете на меня положиться.

— Валяйте. Остальное мне все равно, — устало произнес Родионов.

— Нужно только оформить все это законно, учитывая материальный интерес…

— У меня нет материального интереса, — снова перебил Пашка.

И опять недоверчиво дрогнула бровь Бориса Евгеньевича, скорбная мудрая усмешечка двинула уголки губ.

— Не трепала вас жизнь, Павел Петрович. Ну хорошо, верьте мне, что все будет учтено до мельчайших пунктов. Я сам, лично возьмусь за это дело, — пообещал он. — Впрочем, есть уже предварительный типовой набросок, костяк контракта, и если вы не возражаете, можно было бы сегодня же, сейчас же…

— Я не возражаю, — рассеянно произнес Пашка. — Давайте поскорее закончим. Я не хочу вникать в эти дебри, вы сами все знаете, как надо. Только не надуйте меня, — попросил он. — Меня все надувают. Но все равно…

— Как можно! — всплеснул руками Борис Евгеньевич. — Как же можно! У нас все солидно, отработано… Что вы!..

Щелкнули одновременно два золотых замочка, появилась на свет папочка, из папочки еще одна папочка из плотного изумрудного целлофана, из изумрудной папочки выскочила как Кощеева смерть, сиреневая бумага с цифрами, буквами, пунктами, белыми окошечками для подписей.

— Итак, — торжественно начал посерьезневший Борис Евгеньевич. — Пункт первый…

— Не надо, — попросил Родионов. — Я все равно не вникну, лень. Давайте ручку.

И снова игра бровей, некоторая обида в выражении глаз Бориса Евгеньевича, легкий вздох, но ручка была немедленно вытащена и Пашка, повинуясь указательному пальцу Бориса Евгеньевича, быстро и облегченно расписался в нужных белых прямоугольничках.

— Все? — спросил Родионов.

— Пока все, — сухо произнес Борис Евгеньевич. — Потом будут еще небольшие уточнения, но пока все.

Пашка протянул руку для прощального рукопожатия:

— Мне нужно уходить.

— Не смею задерживать, — холодно и учтиво сказал Борис Евгеньевич и пожал протянутую руку. — Нынче же я улетаю. — он глянул в окно, точно собираясь сейчас же вылететь в открытую форточку. — До свидания.

Родионов пошел к двери, но на пороге обернулся. Борис Евгеньевич Сорт, склонившись над подоконником, рылся в кейсе, причем так энергично, что Пашке показалось, что он содрогается от немых рыданий.

— Борис Евгеньевич! — позвал он.

— Да! — откликнулся тот, готовно поворачиваясь.