Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже с высадкой революционеров-каторжан из поезда для них началась новая жизнь сибирского подневольного существования.
Они впервые воочию увидели отличную от европейской природу восточного Забайкалья.
От этапа к этапу они шли по дороге, пересекающей мертвую величественную тайгу и хребты скалистых сопок, омываемых у их подножия безлюдной холодной Шилкой.
Шли они зимой в разгар трескучих морозов, при которых так и ожидаешь, что из-за группы каких-нибудь деревьев покажется взбудораженный звоном цепей и топаньем ног по скрипучему снегу медведь, который так недоумевающе и простоит наполовину в снегу, пока не скроется на повороте дороги несколько телег и два десятка рядов скованных людей с сопровождающими их конвойными.
В вымерзшей и до жути молчаливой тишине гористых и таежных пространств целыми днями шагал этап, добираясь до поселка только к вечеру. В продолжение же дневного пути часто не попадалось ни путника, ни ездока, ни даже не видно было пролетающей птицы.
И только странно-странно, иногда из глубины леса начинал доноситься какой-то стонущий, но долго не прекращавшийся треск, наводивший своим размеренным бабаханьем через определенные промежутки времени на незнающих его происхождения арестантов неясное беспокойство.
Это сломленная где-нибудь бурей верхушка столетней сосны подавалась своей тяжестью вниз, расщепляла на две половины ствол дерева и стонала на десяток верст кругом, прощаясь с жизнью.
Матвей, переваливая с товарищами очередной хребет сопок, слушал эти стоны и, то выжидая, то догоняя кого-нибудь из товарищей, меняя место в рядах, чтобы поделиться с ними своими впечатлениями, а потом краснея от быстрой ходьбы и мороза, шагал дальше.
Не только природа, но переменилась и пища. На стоянках в этапных пунктах, когда арестанты приходили на ночлег, оказалось возможным за гроши покупать молочные продукты, хотя зато исчез сахар, появились для заварки здоровенные трехфунтовые кирпичи чая, кетовая икра, буханки сибирского черного хлеба.
Переменились и люди. Уже на этапных стоянках демонстранты-мастеровые узнали, что Нерчинский округ представляет из себя группу рудников и поселков, в которых, как в особых вотчинах, тюремные начальники и офицеры конвойных команд как бы воплощают в своем лице представительство царской власти. И как они ее представляют! Посаженные для того, чтобы держать в узде тюрем и каторжного повиновения сотни арестантов, а часто и их родственников, будучи вкраплены в деревушки сибирского промыслового крестьянства, не имея никаких культурных и общественных интересов, при отсутствии живого человеческого общества, они здесь теряют человеческий образ, весь смысл своего существования сводят к пьянству, к игре в карты при поездках друг к другу, и разнообразят пустоту своего существования срыванием на шкуре арестантов своей тоски.
По пути к Акатую Матвей и его товарищи столкнулись с одним из таких изуверов, начальником конвойной команды, который находился под судом за то, что выгнал в сорокаградусный мороз этап и заморозил дорогой трех арестантов.
О нем рассказывали, что, предавая беспрестанно уголовных каторжан порке, он иногда придумывал для них и более жестокие испытания. Например, порол арестантов через каждые полверсты, раздевая их на морозе и каждую полсотни розог отмечал особыми зверскими ударами.
Попав в обстановку этих воистину азиатско-кабальных отношений, скрытых от глаз всего мира, немудрено, что демонстранты-революционеры были всегда готовы к самому худшему.
Но к счастью положение политических, сплоченность и бесстрашие их группы спасало их даже от садистов-этапников. В Акатуе же начальником тюрьмы оказался сравнительно просвещенный и даже по-своему сочувственно настроенный к политикам человек.
Тюрьма затерялась в котловине сопок. Возле нее находилась притюремная деревушка. От нее к Сретенску было триста верст и к более близкой линии железной дороги в другую сторону, идущей через Манджурию на Владивосток, сто двадцать верст.
По всему этому пространству были сопки, к Сретенску покрытые густой непроходимой тайгой, а к Борзе, — как называлась станция железной дороги, идущей в восточной стороне от Акатуя, — пересекаемые пустынной бурятской падью.
В тюрьме уже находилось несколько человек политиков. Здесь был стрелявший в обер-прокурора синода Победоносцева террорист, студент Лаговский, анархист из какого-то одесского военно-боевого кружка Лузин и несколько человек рабочих поляков.
Они в тюрьме вели сравнительно свободное существование, выбирая себе то занятие, которое больше всего приходилось им по душе. Один из них жил уже вне тюрьмы, в так-называемой вольной команде, другие — строили дом возле тюрьмы, также готовясь жить на свободе, в виду приближавшегося окончания исправительного срока.
Такой режим ничего ужасающего в себе не заключал и демонстранты, немедленно перезнакомившись со всеми старожилами тюрьмы и ее порядками, быстро повеселели. Особенно мало причин для уныния было у Матвея. Он уже через несколько месяцев получил право участвовать в постройке дома, выходя для этого за ограду тюрьмы. Потом Браиловский, Колосков и он, с особого разрешения начальника тюрьмы, начали иногда ходить по праздникам в лес.
Здесь товарищи отдыхали душой, соображали о возможности побега и развивали легкие, взбегая на сопки и перекрикивая эхо собственных восклицаний, декламаций и возгласов.
Все трое они в душе решили, что каждый из них, выбравшись из Акатуя, должен помочь бежать отсюда и другим. Так как у Матвея был наименьший срок, то, очевидно, на него и ложилась эта задача.
Зимой следующего года в тюрьму пригнали снова партию политиков. Это были романовцы, осужденные на каторгу за восстание в Якутске.
В это время здесь начала давать знать о себе война, сказавшаяся прежде всего в том, что в ближайших населенных пунктах возле Акатуя сделалось почти невозможным купить целый ряд продуктов. Разъезжавшие подрядчики для снабжения армии скупали все, что находилось в деревнях, и политикам вместе со всей тюрьмой приходилось голодать.
Трое поляков стали, наконец, жить в выстроенном ими доме. Они одалживались в деревне у крестьян продуктами. Матвей занялся охотой. В то же время политикам удалось установить письменные сношения с товарищами в России. Каторжане стали получать нелегальную литературу и газеты и ознакомились вполне с тем, что происходит в низах рабочего класса и в подполье в России.
Так продолжалось до весны 1905 года.
В мае Матвей получил право на освобождение с каторги и его зачислили в ссыльно-поселенцы Нерчинского округа. Под видом явки по месту своей приписки Матвей выехал из Акатуя, добрался, примечая дороги по Бурятской пади, до Борзи, а через два дня очутился в Чите.
* *
*
Матвей имел явку к окончившему срок поселения народовольцу старику Смирнову, через которого акатуевцы получали пособия из революционного „Красного Креста“.
К нему он и явился, намереваясь выяснить возможность приобретения паспорта
