Гранитный чертог - Елена Сергеевна Счастная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К вечеру прояснело. Лишь солнце пошло на закат, местный волхв поджег краду, и пламя заскакало, затрещало по сухим березовым поленьям. Старосту хоронили с почестями, как любого уважаемого человека. Другого просто уложили бы в землю с горстью монет и украшений. А Могута обращался пеплом на погребальном костре, как воин. Надо же.
Хальвдан смотрел на горящую краду, на вереницу рваных облаков, которые тлели в другом, закатном, костре, и ему вспоминалось, как хоронили его отца, погибшего в сражении. Пылающая ладья удалялась, уносимая ветром, и дым щипал глаза. Скоро она совсем пропала среди вздыбленных громадин фьордов. Звук погребальной песни вился над огненной в закатных лучах морской водой. Отец, уважаемый всеми ярл Карскур, уходил безвозвратно, но Хальвдан, маленький еще тогда мальчик, верил, что он все равно всегда будет рядом и поможет. А потом они встретятся снова в сияющем чертоге Праотца.
Сейчас же скорбные голоса подхватывали заунывную песню, множились, провожая душу Могуты в загробный мир. Наверное, старший сын старосты, спустивший волкодава, чувствовал себя так же, как и Хальвдан на похоронах своего отца. Он не стал наказывать мальчишку – любой на его месте поступил бы так же. Но кто знает, не зародилась ли в душе парнишки мысль о кровной мести.
Еще немного постояв у костра, Хальвдан развернулся и тихо ушел.
Утром следующего дня его небольшой отряд покинул деревню. Теперь здесь дружинникам нескоро снова будут рады.
Глава 19
Нынче на городской площади было необычайно людно. Даже несмотря на то, что зима к концу груденя [29] наконец разгулялась и все последние дни небо ожесточенно заваливало Кирият снегом. А потому горожане старались реже выходить из дома, особенно с дальних кругов – там ведь пока до торга доберешься, заметет по плечи. Но сегодня никто не захотел остаться в тепле домашнего очага, пусть снег падал все так же настырно и густо. Ведь повод случился – как такое пропустишь?
Дружина сбиралась в поход – со дня на день покинет детинец, затеряется в дали вереница воинов, а там только жди вестей. Хороших, плохих ли… Народ волновался. А пуще всего, знать, оттого, что перед отъездом, дабы призвать удачу, князь приказал устроить на день Индры широкие гуляния. Внешний двор детинца расчистили, торговцам и ремесленникам позволили даже поставить у стены свои прилавки: побаловать взрослых и детвору пирогами, сладостями да поделками. Открытым – небывалое дело! – оказались и дружинные ристалища, куда не всяк сторонний люд попадет. А без ведома стражи – и вовсе никто.
Но сегодня – можно. Сегодня с самого рассвета во славу богов шли ристанья, где мог попробовать силу любой, будь ты кметь или бондарь. Побеждали, ведомо, дружинники, но и горожане, набегавшись и навалявшись в снегу, уходили из огороженных кругов раскрасневшимися и довольными. Больше всего мужики уважали кулачные бои: на мечах или другом оружии выходили на поединки не так охотно. Но случались и смельчаки.
Однако то, ради чего пришли в детинец даже те, кто досужие празднества не жаловал, должно было случиться после полудня, когда солнце, справедливое Светлое Око, поднимется на небосклоне выше всего. Тогда казнят посадника Аксена, который томился в темнице, ожидая своей участи, уже больше двух седмиц. Сразу по приезде лишать его жизни не стали. Князь повелел дождаться дня Индры, чтобы перед походом показать, что ждет врагов княжества и его народа: кара постигнет любого, кто замыслил недоброе. Будь воля Млады, она не стала бы зазря кормить предателя и тратить время стражи на его охрану. Но кто она такая, чтобы решать.
За хлопотами, шумом и суетой минуло утро. Теперь уже на большом дворе установили плаху, выставили кругом стражу, чтобы любопытный народ не лез куда не следует и не мешал ставить ограждение. Зеваки подтягивались ближе. Затихали бои на ристалищах: они продолжатся после, а самые последние, где определят победителей – и вовсе затянутся до темноты. Матери спешили увести малышей домой, чтобы ненароком те не увидели вершащейся жестокости. Дети постарше упрямо следовали за взрослыми, несмотря на все увещевания, канюча, что ничего страшного в казни нет.
Млада ходила в толпе неспешно, в ристаниях не участвовала – достало с нее похвальбы. Она и хотела бы вовсе никуда не соваться, но давно уже поняла, что найдется среди кметей тот, кто не мытьем, так катанием заставит ее выйти на улицу. И звали его Медведь. По возвращении тот стал, казалось, еще более заботливым и внимательным, а на насмешки друзей и вовсе наплевал. Раски, поговаривали, сторонился, чем вверг ту в неимоверную печаль. Не иначе чуя нынешнее настроение Млады, Медведь с самого раннего утра заглянул в клеть и напомнил, что сегодня большой праздник – будто с вечера она забыла, – а потом пропал. Знать, увлеченно бился с кем-то на ристалищах.
А Млада заняла себя тем, что следила, дабы не затесался среди горожан какой лихой человек, сродни недавнему арияш. Виген с того памятного дня хотел было пристроить ее в гридни – все честь по чести, – но отстал после того, как она ответила, что по возвращении воевод снова подчиняется им, а приказы начальника стражи может пропускать мимо ушей. Ей так было удобно. Заботилась она не только о безопасности правителя – о своей жизни печься тоже самое время. Такое столпотворение – чем не укрытие Палачу, которого урхас Гильдии уже мог выслать для расправы над ней. Зазеваешься – и получишь кинжал под ребра, да такой тонкий, что и кольчуга не спасет.
– Млада!
Она вздохнула, узнав голос, и повернулась на оклик. Ловко обходя горожан, к ней шел Хальвдан. Взгляд его, прямой и острый, как стрела, говорил о том, что кто-то с утра успел сильно ему досадить. Воевода за локоть тащил за собой Рогла, который не успевал уворачиваться от людей так быстро, как он, спотыкался и цеплялся луком за одежду всех, кто попадался на пути.
Хальвдан остановился напротив и, разжав хватку, откинул со лба намокшие от снега волосы.
– Твой хвост? – он кивнул на вельдчонка. – Не потеряла?
Млада мельком глянула на Рогла и повернулась к воеводе. Только бы не случилось ничего скверного: чего ждать от вельда, она до сих пор не знала наверняка. И потому над ней, как занесенная дубина, постоянно довлело предупреждение Бажана.
– Он что-то натворил, воевода?
