Счастье — это теплый звездолет - Джеймс Типтри-младший

катишься, взвизгиваешь: «Лилили! Лилили-и-и!» Тебя, малышку, охватывает детская ярость. Моя могучая охотница не знает, что кто-то смотрит прямо на нее — на нежную крохотулечку, облаченную в мех любви! О да! Бледнейший розовый мех, чуть подернутый пунцовым. Выскакивают вперед мои челюсти, мир вспыхивает, кружится.

И тут бедный недотепа Фрим, почуяв мое присутствие, встает на дыбы.

Но каков теперь Фрим! Горловые мешки вздулись черно-лиловым, пластины набухли, он словно матерь грозовых облаков! Сияют и бряцают шпоры-зубцы! Громыхает хвост! «Мое!» — ревет Фрим. Я едва разбираю слова. Он бросается прямо на меня!

— Стой, Фрим! Остановись! — растерянно кричу я, уворачиваясь от удара.

Сейчас тепло, отчего же Фрим такой дикий? Дикий убийца!

— Фрим! Брат! — зову я тихонько, ласково.

Но что-то не так! Я тоже не говорю — реву! Да, сейчас тепло, я лишь хочу его успокоить, меня переполняет любовь, но убийственный рык рвется наружу, и я тоже раздуваюсь, бряцаю, громыхаю! Я непобедим! Крушить! Рвать!..

Меня охватывает стыд.

Прихожу в себя посреди того, что осталось от Фрима. Вокруг разбросаны куски Фрима, я весь измазан Фримом. Но я не съел его! Не съел! Радоваться ли? Сумел ли я восстать против Замысла? Глотка моя была сомкнута. Не из-за Фрима, но из-за тебя, милая моя. Из-за тебя! Где же ты? На прогалине пусто! Какой ужас, какой страх, я напугал тебя, ты сбежала! Забываю о Фриме. Обо всем забываю, кроме моего сердечка, моей драгоценной красной крохотулечки.

Крушу деревья, швыряю скалы, разношу лощину в пух и прах! Где же ты прячешься? Вдруг меня охватывает еще больший ужас: а если во время этих безумных поисков я поранил тебя? Заставляю себя успокоиться. Начинаю искать, описываю круги, все шире, через деревья, двигаюсь бесшумно, точно облако, устремляю глаза и уши к каждой прогалине. В горле клокочет новая песня: «О-о-о-о, оо-оо, рум-лули-лу», — напеваю я. Выискиваю, выискиваю тебя.

Раз вдалеке замечаю черное и огромное и вскидываюсь во весь рост, реву. Бей черное! Еще один брат? Я прикончил бы его, но незнакомец исчез. Снова реву. Нет, это новая черная сила ревет мною. А где-то глубоко внутри Я-самое-Моггадит наблюдает, боится. Бей черное? Даже когда тепло? Неужели всегда опасно? Неужели мы и правда ничем не отличаемся от толстяков-верхолазов? И все же это так… правильно! Хорошо! Замысел сладок. Забываю обо всем и ищу тебя, моя новая томящая песня. О-о-лу. Лули-рам-ло-у-лу.

И ты отозвалась! Ты!

Такая крошечка — укрылась под листом! Закричала: «Ли! Ли! Лилили!» Трепещешь, дрожишь, почти дразнишь, уже повелеваешь. Я верчусь, крушу, пытаюсь заглянуть себе под ноги и в ужасе замираю — не раздавил ли Лилили?! Ли! Моггадит трясется, стенает, его обуяло томление.

И ты показалась. Да, показалась.

Обожаемая моя искорка. Ты грозишь — грозишь мне!

Вижу твои крошечные охотничьи коготки, и все внутри тает, затапливает меня. Я будто мягкое желе. Мягкий! «Мягкий и неистовый, словно Мать», — думаю я! Разве не так ощущает себя Мать? Челюсти исходят соком, но не от голода. Меня душит страх — нельзя испугать тебя, нельзя поранить такую крохотулечку… До смерти хочется схватить тебя, примять тебя, проглотить тебя в один присест, долго-долго откусывать от тебя понемножку…

Вот оно могущество красного — Старик так и говорил! Я чувствую, как особые лапы (нежные, раньше они всегда были спрятаны) набухают, выпирают, тянутся к голове! Что? Что?

Тайные лапы мнут и скручивают сок, капающий с моих челюстей.

И ты ведь тоже вся распалилась, моя красная крохотулечка!

Да, да, я чувствую (какая пытка!), чувствую твое лукавое возбуждение! Даже сейчас твое тело помнит зарю нашей любви, наши первые мгновения Моггадит-Лили. Тогда я еще не знал Тебя-самое, а ты не знала Меня. Тогда все и началось, мое сердечко, мы полюбили-узнали друг друга в то мгновение, когда твой Моггадит, напыжившееся чудовище, смотрел на тебя. На такую юную, такую беспомощную!

Да, еще когда я нависал над тобой и дивился, когда мои тайные лапы ткали твою судьбу, — еще тогда вспоминал и жалел: в прошлом году я был дитя и видел среди братьев других красных малышей, а потом наша Мать прогнала их. Я был глупый маленький несмышленыш, не понимал. Думал, малыши выросли странными и нелепыми — такие красные, Мать правильно их прогнала. Глупый-глупый Моггадит!

Но теперь я увидел тебя, мой огонечек, — и понял! Тебя как раз в тот день прогнала собственная Мать. Ни разу не испытывала ты ужаса в одинокой ночи, вообразить не могла, что за тобой охотится чудовище, этот Фрим. Мой алый детеныш, моя красная крошечка! Никогда, так я поклялся, никогда я тебя не оставлю… И сдержал клятву, правда, сдержал? Никогда! Я, Моггадит, стану твоей Матерью.

Замысел велик, но я превосхожу его!

Все, что я узнал за тот одинокий год, когда охотился, когда научился плыть, будто воздух, набрасываться, аккуратно хватать, — все это теперь для тебя! Чтобы не поранить твое алое тельце. Да! Я обхватил тебя, крошечную и совершенную, хотя ты шипела, плевалась, отбивалась, моя маленькая солнечная искорка. А потом…

А потом…

Я… Ужас! Стыд и радость! Как поведать об этой чудесной тайне? Замысел направлял меня, словно мать дитя, и своими тайными лапами я…

Связал тебя!

Да! О да! Мои особые лапы, которые раньше ни на что не годились, теперь разворачиваются, набухают, оживают, без устали ткут густой сок из челюстей. Эти лапы связали тебя, спеленали сверху донизу, со всех сторон, и каждое мгновение меня пронзали страх и радость. Я оплетаю твои сладчайшие крошечные лапки, твои нежнейшие сокровенные местечки, ласково опутываю, успокаиваю тебя, вяжу и вяжу, и вот наконец ты превратилась в сияющее сокровище. Мое!

Но ты отвечала мне. Теперь я это знаю. Мы оба знаем! Да, ты яростно сопротивлялась, но при этом стыдливо помогала мне, каждая петля в конце концов так сладостно ложилась на свое место… Окутать, опутать, любить Ли-лилу!.. Наши тела двигались, пока ткалась наша первая песня! Даже сейчас я чувствую это, таю от возбуждения! Как я опутал тебя шелками, спеленал каждую лапочку, и ты стала совсем беззащитной. Как бесстрашно ты смотрела на меня — на своего ужасного пленителя! Ты! Ты не боялась, и я сейчас тоже не боюсь. Странно, да, моя возлюбленная крохотулечка? Какой сладостью наполняются наши тела, когда мы покорны Замыслу. Замысел велик! Можно бояться его, противиться ему — но удержать бы эту сладость.

Сладко началось время нашей любви, когда я впервые стал твоей новой Матерью, настоящей Матерью, которая никогда не прогонит. Как я кормил