Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

Люди напирали друг на друга, все ближе притягиваясь к столбу, стоявшему на возвышении, и вязанкам хвороста. Время шло — ничего не происходило. Но в два часа дня к собравшимся на Старой рыночной площади вышла целая армия солдат. Восемьсот лучших воинов графа Уорвика, пеших и конных, принялись теснить народ, выдавливая его подальше от места казни, и не успокоились, пока перепуганные горожане не откатили по всему периметру на самую кромку площади. Оцепление было надежным, но вскоре на Старую рыночную вышли еще сто двадцать солдат, очертив новую границу, разделявшую любопытных горожан и столб для аутодафе. За солдатами проследовал конный отряд английских дворян. Среди прочих руанцы могли наблюдать коменданта Руана графа Уорвика и его свиту. А также быстрым шагом сюда же шли около полусотни штатских — это были судьи и священники, что еще недавно заседали в замке Буврёй. «Мирную» процессию возглавлял Пьер Кошон. Все они встали перед ближайшим оцеплением, шагах в пятидесяти от столба. И только тогда из замка вывели одетую в черное женщину со связанными руками. Ее сопровождал священник, палач Жеффруа Тераж и несколько людей охраны с офицером. В руках они держали зажженные факела. Вот когда народ замер. Руанцы следил за той, которую сейчас вели к столбу, придерживая за локоть. На ее лицо был надвинут черный капюшон, а сверху плотно одет высокий черный колпак. Невысокая ростом, женщина шла медленно, было видно, что у нее мало сил. Ее провели по «коридору» между рядами солдат, возвели на невысокий помост.

Вперед вышел епископ Бове.

— Мы, Пьер Кошон, Божьим милосердием епископ Бовеский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси, объявляем справедливым приговор, обвиняющий тебя, Жанна, во многих заблуждениях и преступлениях. Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, должна быть отторжена от единства церкви и отсечена от ее тела как вредный член, могущий заразить другие члены, и что ты должна быть передана светской власти. Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов. Ступай с миром, Жанна. Церковь не может больше защищать тебя и передает светской власти. Во имя Господа, аминь.

Это была формальная тирада. Куда могла ступать, тем более — с миром, связанная по рукам и приговоренная к смерти ведьма? Кошон оглянулся на графа Уорвика. Тот, олицетворяя на Старой рыночной площади светскую власть, безмолвствовал. Но его молчание для палача было красноречивее любых слов.

— Ты готова, Жанна, предстать перед Господом? — спросил у осужденной Пьер Кошон.

Но женщина не произносила ни слова.

— Она ваша, милорд, — уже тише проговорил Пьер Кошон.

— Крест, дайте мне крест! — неожиданно громко выкрикнула женщина.

Сопровождавшие ее засуетились. Кажется, они не ожидали от нее такого порыва. Священник, оглянувшись на почетных зрителей, снял с шеи деревянный крест, поднялся на помост и приблизился к осужденной. Он хотел было одеть на нее этот крест, но ему мешал колпак.

— Положите ей крест на грудь! — выкрикнул Пьер Кошон. — Под одежду! И поскорее!

Священник выполнил его указание, и палач, ухватив женщину за руки, крепко привязал ее к столбу. Священник, стоявший тут же, прочитал молитву и спустился обратно. Прислуга стала забрасывать ноги осужденной вязанками с хворостом. Затаив дыхание, волнуясь, толпа наблюдала. Зрелище было привычным, но на этот раз казнили не просто ведьму, а саму Деву Жанну. Через пять минут все было готово. Палач взял у одного из солдат горящий факел и обернулся на графа Уорвика. Тот переглянулся с Пьером Кошоном и поднял руку. Голоса над Старой рыночной площадью смолкли. Только бранились две вороны, кружа над ближними деревьями.

Граф Уорвик махнул рукой:

— Делай свое дело, палач!

Жеффруа Тераж коснулся пламенем вязанок, и те вспыхнули неожиданно быстро и ярко. Они были пропитаны серой, как и одежда осужденной. Потому что едва пламя коснулось ее черного балдахина, как стремительно поползло вверх. Прошло несколько секунд, и огонь охватил всю привязанную к столбу женщину, перекинулся на капюшон и остроконечный колпак. Сера густо пропитала каждую стежку черного материала. Вот когда женщина, отданная огню на Старой рыночной площади Руана, истошно закричала:

— Иисус!! Иисус!!

В этом вопле было отчаяние, боль, страх, близкая смерть. Услыхав ее голос, народ, окруживший площадь, качнулся в сторону костра, но был остановлен солдатами. Несчастная в мгновение ока превратилась в пылающую головню. И чем сильнее разгорался огонь, тем истошнее она выкрикивала имя Господа: «Иисус! Иисус!» Она захлебывалась этим криком, дергаясь у столба, извиваясь, насколько ей могли позволить крепкие веревки…

Глядя на пылавшую женщину, Пьер Кошон молился. В тот день, когда он пришел к регенту, принимавшему Луи Люксембургского, и сообщил ему, что Жанна вновь одела мужской костюм, Бедфорд мысленно уже совершил крайний шаг.

«Я готов буду в любой день и час взять ее из лона Церкви Христовой под свою опеку! — воскликнул тогда регент. И тут же окликнул своего слугу. — Кошон…» — «Да, милорд…» — отозвался он. «Найдите мне приговоренную к смерти еретичку. Ее должны звать Жанной. Завтра же, в крайнем случае — послезавтра, я хочу увидеть эту несчастную. — Регент хмуро взглянул на епископа Бове. — Она должна быть одного роста с Жанной, одного телосложения. А главное, она должна быть уверенна, что только огонь сможет спасти ее душу от проклятия Господа». Кошон поклонился — он ждал подобного указания. «А вы, Люксембург, — обратился регент к епископу Теруанскому, — найдите таких врачей, которые готовили бы одурманивающие снадобья. Ведь у вас, французов, лекаря на все руки мастера! Мне нужно такое снадобье, выпив которое, человек бы находился в полусне. Думаю, это несложно?»

…Окруженная двумя суровыми охранниками, Жанна готовилась покинуть камеру, когда туда ввели молодую женщину — она никого не замечала вокруг себя, она была похожа на того, кто бродит во сне. С порога девушка увидела, как у самой клетки эту женщину поспешно стали наряжать в черный балдахин. Джон Грис, с усмешкой поглядывая на Жанну, держал в руках черный колпак. Он передал его слуге, облачавшему молодую женщину. Приторно пахло серой…

Поняв, кого она видит перед собой, Жанна побледнела. Это произошло всего час назад. Именно тогда, на пороге камеры, она в отчаянии бросила своему судье:

— Вы погубили меня, монсеньор Кошон! Погубили мое имя! Мою жизнь…

— Ты сама подписала себе смертный приговор, — спокойно ответил тот, повторив недавние слова лорда Бедфорда. — Назад пути нет. Скоро ты навсегда умрешь для всего мира, станешь призраком. Но молиться о своей душе в тюремной камере все же лучше, чем сгореть заживо.