Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Том Шиппи

именами скрываются реальные люди. В третьем романе, который носит название «Панихида» (A Memorial Service), приводится диалог преподавателей, обсуждающих некоего «профессора Тимбермилла»:

— Прискорбный случай! — внезапно заключил профессор Региус.

— Это вы про Тимбермилла?

— Про него, про него. Вроде бы выдающийся ученый. Непревзойденный в своей области. Но вот поди ж ты — совершенно тронулся умом и написал какую-то дичайшую толстенную книгу, нечто вроде апокалиптического сказания.

Тимбермилл с Линдон-роуд — профессор филологии, автор книги «Волшебные приключения». Ассоциация с Толкином, профессором филологии с Нортмур-роуд, очевидна, а вердикт «тронулся умом» в Оксфорде выносили часто.

Все это нашло отражение в зловещей фразе из «Листа кисти Ниггля»:

Некоторые гости уже замечали, что у него сад запущен, и намекали на возможный визит Инспектора.

Во времена Толкина в британских университетах не было «инспекторов» (сейчас они есть — в форме оценки результатов исследований, проводимой раз в пять лет), поэтому нельзя сказать, чему именно соответствовали эти намеки в действительности. Но они, несомненно, имели прямое отношение к Толкину. В письме, написанном в 1958 году, он приносит свои извинения за задержку с ответом и сообщает, что находился в отпуске, который взял для того, чтобы

закончить ряд «научных» трудов, пребывавших в небрежении[109] [курсив мой] в то время, как я занимался непрофессиональными пустяками (как, скажем, «Властелин колец»): это я воспроизвожу тон многих моих коллег.

С учетом всех приведенных сведений можно продолжить трактовку этой аллегории, которая становится более личной и более трогательной. «Посторонние дела», которые вечно находились и у Ниггля, и у Толкина, — это лекции, занятия с аспирантами, педсоветы, подготовка и проверка экзаменационных работ, участие в формировании профессорско-преподавательского состава и так далее. По меркам офисных работников эти дела суммарно отнимают не слишком много времени, но любой профессор подтвердит, что они вклиниваются практически в каждый рабочий день и мешают сосредоточиться на написании текстов. Когда к Нигглю приходили гости, он был «в меру вежлив», но «перекладывал на столе карандаши» — наверное, так же и Толкин пытался вслушаться в то, что ему говорили коллеги и студенты, но «продолжал думать о большом холсте» (или о большой книге) «в высоком сарае, специально для него построенном в огороде (на участке, где раньше росла картошка)». Возможно, под сараем понимался собственный кабинет Толкина, переоборудованный из гаража, однако слова «сарай», «сад» и «картошка», пожалуй, не стоит воспринимать слишком буквально.

Начать с того, что «запущенный» сад, вызывающий намеки на визит Инспектора, конечно, символизирует профессиональную ниву, которую Толкин был поставлен возделывать и которой, как явно думали некоторые (см. выше), он действительно пренебрегал. Ниггль когда-то выращивал у себя на огороде картошку — а Толкин в свое время писал научные статьи, которых ждали от него в академической среде (к 1939 году он написал их около дюжины, а после — практически ни одной в нормальном виде). Теперь сад для Ниггля — это просто место, где размещается сарай для занятий живописью; Толкин же, вне всякого сомнения, применял в художественном творчестве свои научные познания, о чем не раз упоминалось в предыдущих главах.

Но гости, конечно, не видят картину. В любом случае некоторые из них приезжают только потому, что их интересует его «премилый домик» — они знают, что в итоге Нигглю придется его покинуть, и прикидывают, когда ждать его отъезда, «кому достанется домик и можно ли привести в порядок сад». В замкнутом сообществе научных работников постоянно муссируются слухи о предстоящем освобождении какой-нибудь кафедры ввиду смерти профессора или его ухода на пенсию и сплетни о том, кому достанется вакантное место и кто его на самом деле заслуживает. Толкин наверняка об этом прекрасно знал — он даже упоминает о том, что некоторые молодые коллеги спят и видят, как бы занять его «мягкое кресло».

Конечно, ему, как и Нигглю, хотелось, чтобы кто-нибудь из вышестоящего руководства разрешил ему ни о чем не беспокоиться, заниматься только тем, что ему на самом деле интересно, и выхлопотал бы ему какую-нибудь «государственную пенсию». Но если со стороны должность профессора кафедры в Оксфордском университете и может показаться синекурой, Толкин знал наверняка, что без забот (как переводится с латыни sine cura) на ней никак не обойдется; в одном из своих писем он иронично отметил, что это «мягкое кресло» на самом деле «набито чертополохом». Что до государственной пенсии, то о ней можно было лишь мечтать.

Чтобы кончить картину, даже если она перестанет увеличиваться в размерах, надо сосредоточиться и работать, работать упорно и без перерывов

(и вот эта фраза как раз вполне может относиться исключительно к «Властелину колец»).

Вступление занимает в рассказе три-четыре страницы. Настоящее действие начинается «осенью» (Толкину к тому времени было далеко за сорок) с того, что «в дверь постучали». Стучал сосед Ниггля, Париш, и надо сказать, что найти ему соответствие в рамках этой аллегории не так-то просто. Он очень раздражает. Он совершенно не уважает Ниггля, часто критикует его сад и не проявляет ни малейшего интереса к его картинам: для него это лишь пустая трата времени и материалов. Он без зазрения совести отрывает Ниггля от работы (которую и работой-то не считает) и отправляет его за врачом для своей жены и за строителями, чтобы починить поврежденную ураганом крышу, — именно тогда, когда у Ниггля, как он правильно понимает, нет ни одной свободной минуты. Эта поездка под дождем навсегда лишает Ниггля возможности закончить свою картину. Художник заболевает — и как только он начинает идти на поправку, является сначала Инспектор, которым его давно стращали, а следом за ним и Возничий, чтобы отправить его в «путь». На этом основании можно было бы заключить, что Париш убивает Ниггля, но, строго говоря, это не совсем верно — убивает он только его время. Кроме того, кое-что можно сказать и в пользу Париша: сначала это делает автор, а потом (в конце) и Ниггль. Выясняется, что жене Париша не нужен был врач, но Париш действительно хромал, и нога у него болела, и велосипеда не было. Когда-то (как рассказывает Ниггль в Исправительных Мастерских после того, как отправился в путь) «сосед он был очень хороший, я у него дешево покупал прекрасную картошку и сэкономил на этом немало времени». Успешный, или «эвкатастрофический» конец этой истории зависит от сотрудничества Ниггля с Паришем до такой степени, что «Нигглева Картина» и «Сад Париша» соединяются в «Ниггль — Париш» — «Приход[110] Ниггля».

В