Сталинград - Энтони Бивор

Остатки разгромленной 6-й армии, без оружия, в шерстяных пилотках, натянутых на уши, или просто тряпках, накрученных на голову, дрожащие в тонких шинелях, перепоясанных вместо ремней обрывком веревки или телеграфного провода, брели длинными колоннами. Один советский офицер крикнул группе пленных солдат 297-й пехотной дивизии, указав на развалины: «Так же будет выглядеть Берлин!»[943]

С командного пункта 64-й армии фельдмаршала Паулюса на его собственной машине перевезли в штаб Донского фронта, разместившийся в поселке Заварыкино в 80 километрах от Сталинграда. Шмидта и Адама доставили на другой машине. Всех троих разместили в избе-пятистенке. Охранял немецких военачальников особый отряд, которым командовал лейтенант Богомолов. Остальных «сталинградских генералов» отправили в соседнюю избу под охрану взвода солдат лейтенанта Спектора.

Богомолов и его подчиненные пялились на своих подопечных во все глаза. Очевидно, чувствовали историческую значимость момента… Высокому Паулюсу пришлось в дверях пригнуться. Он последовал примеру Адама и сменил фуражку на ушанку. Бывший командующий 6-й армией по-прежнему был в мундире генерал-полковника. Следом за ним вошли генерал Шмидт и полковник Адам – последний довольно прилично знал русский язык,[944] что произвело впечатление на охрану. За ними вошел водитель Паулюса – он нес тяжелые чемоданы с личными вещами пленных. Штабной «мерседес» тут же забрал себе генерал Казаков, командующий артиллерией фронта.

Паулюс и Шмидт разместились в изолированной комнате избы, а полковник Адам устроился в проходной. Там же находилась и охрана, к которой скоро присоединились два сотрудника НКВД, присланные из Москвы Берией. Поздно вечером прибыли генерал Малинин, начальник штаба фронта, и полковник Якимович. Переводчиком был Лев Безыменский, старший лейтенант разведки штаба Донского фронта. Он сообщил Паулюсу и Шмидту, что ему поручено проверить их багаж и изъять запрещенные предметы, в том числе острые металлические. Шмидт пришел в негодование: «Немецкий фельдмаршал не совершит самоубийство маникюрными ножницами!»[945] Паулюс махнул рукой, останавливая своего начальника штаба, и протянул лейтенанту несессер с бритвенными и туалетными принадлежностями.

Незадолго до полуночи Паулюсу передали, что с ним хотят побеседовать высшие офицеры Красной армии. Один из сотрудников НКВД, приставленных к Паулюсу, лейтенант Евгений Тарабрин, владеющий немецким языком, услышал, как тот шепотом спросил у Шмидта, помогавшего ему надеть шинель: «Что мне говорить?» – «Помни, что ты фельдмаршал германской армии», – якобы прошипел в ответ Шмидт.

Тарабрина удивили и манера, и фамильярность Шмидта, обратившегося к старшему по званию и должности на ты.[946]

За полчаса до начала первого допроса Паулюса капитан Дятленко получил приказ явиться в избу, которую занимал Воронов, накануне произведенный Сталиным в маршалы. Воронов был весел. Он встретил разведчика словами: «Капитан, ты, конечно, помнишь тот день, когда старик не пожелал тебя принять? Что ж, теперь он сам к нам пожаловал. И ты с ним побеседуешь».[947]

У Воронова сидели генерал Рокоссовский, командующий фронтом, и генерал Телегин, начальник политуправления. Вскоре появился фотограф в летной куртке на меху. К изумлению Дятленко, он вел себя с Вороновым очень свободно, как старый приятель. Это действительно было так – Роман Кармен, знаменитый кинорежиссер-документалист, сблизился с Вороновым во время гражданской войны в Испании. Кармен передвинул стул, предназначавшийся для Паулюса. Он явно выстраивал хороший кадр. Это неудивительно. Роман Кармен знал, что его снимок, возвестивший о великой победе Советского Союза, перепечатают газеты всего мира.[948]

Атмосфера в избе Воронова накалилась до предела. И вот наконец прибыл Паулюс. Высокий, худой, сутулый… В сером, «мышином», мундире. И лицо у него было пепельно-серым. Левая сторона лица и глаз дергались – нервный тик. Волосы тронуты сединой, щетина на щеках серая. Паулюс подошел к столу, и Воронов указал ему на свободный стул. «Садитесь, пожалуйста», – сказал он по-русски. Дятленко вскочил на ноги и перевел. Бывший командующий 6-й армией кивнул и сел. Затем Дятленко назвал советских военачальников. «Представитель Ставки маршал артиллерии Воронов! Командующий Донским фронтом генерал-полковник Рокоссовский!» Паулюс встал и приветствовал обоих полупоклоном.

Воронов начал говорить, то и дело останавливаясь, чтобы дать Дятленко возможность перевести.

«Господин генерал-полковник, уже довольно поздно, и вы, наверное, устали. Для нас последние несколько дней тоже выдались беспокойными, поэтому сейчас мы обсудим только один неотложный вопрос». – «Прошу прощения, – перебил его Паулюс. – Я не генерал-полковник. Позавчера фюрер произвел меня в генерал-фельдмаршалы. Запись об этом есть в моих воинских документах. – Он прикоснулся к своему нагрудному карману. – В данных обстоятельствах у меня просто не было возможности поменять знаки различия».

Воронов и Рокоссовский иронически переглянулись. Генерал Шумилов уже известил штаб Донского фронта о повышении Паулюса в звании.

«Итак, господин генерал-фельдмаршал, – продолжал Воронов, – мы просим вас подписать приказ, обращенный к той части вашей армии, которая по-прежнему продолжает сопротивление. Во избежание напрасного кровопролития ваши солдаты должны сложить оружие».

«Это предложение недостойно германского офицера!» – воскликнул Паулюс, не дав Дятленко возможности закончить.

«Спасение жизней тысяч солдат недостойно командующего, который сам сдался в плен?» – в голосе Воронова послышался металл. Паулюс не дрогнул. «Я не сдавался в плен. Меня захватили».

Ответ спорный, ведь советские военачальники прекрасно знали обстоятельства пленения Паулюса.

«Мы говорим об акте гуманизма, – продолжал Воронов. – Для того чтобы уничтожить остатки ваших войск, которые продолжают сражаться, нам потребуется день-другой, а может быть, всего несколько часов. Сопротивление бесполезно. Это приведет лишь к напрасной гибели ваших солдат. Ваш долг как командующего армией – спасти их, тем более что свою жизнь вы спасли – сдались».

Паулюс, нервно вертевший в руках пачку сигарет, постарался уйти от ответственности. Он сказал: «Даже если я подпишу такой приказ, ему никто не подчинится. Сдавшись в плен, я автоматически перестал быть командующим». Воронов не отступал: «Но несколько часов назад вы им были». Паулюс возразил: «Мои войска рассечены на две части, и я лишь номинально был командующим второй группировкой. Та часть войск получает приказы непосредственно из ставки фюрера, и командуют ею другие генералы».[949]

Они продолжали пререкаться, но было ясно, что разговор зашел в тупик.[950] Нервный тик у Паулюса усилился. Воронов, помня о том, что Сталин в Кремле с нетерпением ждет результата, также начал терять контроль над собой. Когда маршал сильно нервничал, у него дергалась верхняя губа – последствия давней автомобильной аварии в Белоруссии. Задергалась она и в той самой избе.

Паулюс продолжал стоять на своем. Кроме того, он заявил, что, если и подпишет такой приказ, все посчитают его подделкой. Воронов ответил, что в этом случае один из немецких генералов будет присутствовать при том, как бывший командующий 6-й армией подпишет приказ, а потом отправится в северную часть «котла», чтобы засвидетельствовать подлинность его подписи. Паулюс продолжал упрямиться – он отказывался подписывать приказ, ни принимая во внимание никакие аргументы и отвергая все предложения. В конце концов Воронов понял, что все дальнейшие попытки убедить его бесполезны.

«Должен предупредить вас, господин генерал-фельдмаршал, – перевел его слова Дятленко, – что, отказываясь спасти жизни своих солдат, вы принимаете на себя бремя тяжелой ответственности перед немецким народом и будущим Германии».[951]

Паулюс сидел, уставившись в стену, и молчал. Смятение его мыслей и чувств выдавал только усилившийся тик.

Воронов выдержал паузу, а потом заговорил на другую тему. Он спросил, удовлетворен ли Паулюс тем, как его разместили, и не требуется ли ему вследствие болезни особое питание. «У меня только одна просьба, – ответил фельдмаршал. – Я прошу, чтобы немецких военнопленных кормили и оказывали им медицинскую помощь». Воронов объяснил, что в сложившихся условиях обеспечивать всем необходимым такую массу пленных очень сложно, но тем не менее все возможное будет сделано.[952] Паулюс поблагодарил его, встал и еще раз поклонился присутствующим.

Гитлера известие о капитуляции 6-й армии застало в Восточной Пруссии. Он был в своем надежно спрятанном в глубине лесов и строго охраняемом «Вольфшанце» – эту главную ставку фюрера и командный комплекс верховного командования вооруженными силами Германии генерал Йодль как-то назвал чем-то средним между монастырем и концентрационным лагерем. На этот раз Гитлер не стучал кулаком по столу, а просто молчал, уставившись в тарелку.