Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Оторванная от Эрика, подавленная мыслями о Ферн, Кэрол впервые ясно поняла, что любит его.

Ей приходили в голову разные замечательные вещи, которые он говорил бы ей, имей он к тому случай. И за них она восхищалась им, любила его. Но позвать его она боялась. Он понимал и не приходил. Она больше не сомневалась в нем, не замечала окружавшей его обстановки. Каждый день ей казалось, что не видеть его дольше немыслимо. Каждое утро, каждый полдень, каждый вечер представлял собой отдельную единицу времени, отмеченную внезапным немым возгласом: «О, я хочу видеть Эрика!»-не менее мучительным оттого, что она произносила это не в первый раз.

Бывали отчаянные минуты, когда она не могла представить его себе. Обычно же он стоял перед ее мысленным взором, как бы застыв в каком-нибудь движении: вот он отрывает взгляд от своего нелепого утюга, вот бежит взапуски с Дэйвом Дайером по берегу озера. Но иногда он исчезал, оставляя по себе только смутную память. Тогда ее начинала тревожить его внешность: не слишком ли у него толстые и красные руки? Не очень ли вздернут нос, как это бывает у скандинавов? Так ли он на самом деле красив, как она воображала? Встречая его на улице, она успокаивалась и радовалась, что повидала его. Но когда она представляла его себе, от этого ей было не легче, потому что тогда ее мучительно волновало одно воспоминание: его лицо, когда они шли вдвоем к лодке во время пикника; красный отсвет на его висках, мускулах шеи и плоских щеках.

Как-то раз вечером, в ноябре, когда Кенникот был за городом, она вышла на звонок и со смущением увидела за дверью Эрика. Он стоял, немного сгорбившись, с умоляющим видом, держа руки в карманах пальто. Словно повторяя заученную роль, он сейчас же заговорил:

— Я видел, как уехал ваш муж. Я должен был повидать вас. Я не могу выдержать! Пойдемте погулять. Я знаю, нас могут увидеть. Но мы можем гулять за городом. Я буду ждать вас у элеватора. Можете не торопиться… но приходите поскорей!

— Одну минутку, — обещала она.

«Я поболтаю с ним четверть часа и вернусь домой!»- решила Кэрол. Она надела суконную жакетку, галоши и подумала: «Какой честный и прозаический вид придают галоши, как ясно они показывают, что меня ждет не любовное свидание!»

Эрик стоял с мрачным видом в тени элеватора и постукивал каблуком по рельсу подъездного пути. Когда она подошла к нему, ей показалось, что он внезапно вырос. Ни он, ни она ничего не сказали. Он только погладил ее рукав, она ответила тем же; потом они перешли через полотно, выбрались на дорогу и побрели за город.

— Холодный вечер, но мне нравятся эти меланхолические серые тона, — сказал он.

— Да.

Они прошли мимо купы стонавших деревьев и зашлепали по мокрой дороге. Он засунул ее руку в боковой карман своего пальто. Она поймала его большой палец и, вздохнув, уцепилась за него, как это делал Хью, гуляя с ней. Она подумала о Хью. Очередная служанка была в этот вечер дома, но можно ли было оставить с ней ребенка? Эта мысль прошла где-то вдалеке и ускользнула.

Эрик медленно заговорил, рассказывая о себе. Он нарисовал перед Кэрол картину своей службы в большой портняжной мастерской в Миннеаполисе: пар, духота и тяжелая работа; люди в потертых жилетках и измятых брюках, с сиплыми от пива голосами; они цинично говорили о женщинах и всячески издевались над ним.

— Но я не обращал на это внимания, потому что у меня было куда уйти от них. Я часто ходил в Институт искусств и галерею Уокера или бродил вокруг озера Гариет. А то пойду за город, к Гейтс-хаузу, и воображаю, что это дворец в Италии и я в нем живу. Я маркиз и после ранения в Падуе коллекционирую ковры. Только один раз вышла у меня неприятность, когда портной, некий Финкельфарб, нашел мой дневник, который я старался прятать, и начал читать его вслух в мастерской. У нас с ним вышла большая потасовка. — Эрик рассмеялся. — Меня оштрафовали на пять долларов. Но все это осталось где-то далеко. Мне кажется, что вы стоите между мной и газовыми горелками с желто-лиловыми языками пламени, которые лижут утюги и весь день гудят: «ууу»!

Она только крепче сжала его палец, когда представила себе низкую жаркую комнату, глухой стук утюгов, пар над подпаленной материей и Эрика среди хихикающих гномов. Его палец забрался в ее перчатку и гладил ее ладонь. Она выдернула руку, быстро сняла перчатку и снова вложила свою руку в его.

Он пробормотал что-то вроде: «Удивительная женщина!» В блаженном успокоении она не слушала его слов и ощущала только биение крыльев его голоса.

Она чувствовала, что ему хочется сказать что-то значительное.

— Вот что, Кэрол… я написал про вас стихи.

— Это мило. Прочтите их.

— Черт возьми! Не говорите об этом так небрежно! Неужели вы не можете относиться ко мне серьезно?

— Мой дорогой мальчик, если бы я стала относиться к вам серьезно… Я не хочу, чтобы нам обоим было больнее, чем… чем… будет. Прочтите стихи. Мне никто еще не посвящал стихов!

— Это, собственно, не стихи. Это просто несколько слов, которые я люблю за то, что они, мне кажется, хорошо схватывают ваш дух. Вероятно, другой не нашел бы в них ничего, но… в общем так:

Мила и нежна, весела и умна,И глаза в мою душу смотрят до дна.

Чувствуете их внутренний смысл, как я?

— Да! Я вам бесконечно благодарна.

И она была благодарна. Хотя понимала, что стихи очень плохи.

Она чувствовала мрачную красоту опускающейся ночи. Огромные розовые облака окружали одинокий месяц. Лужи и камни сверкали внутренним светом. Кэрол и Эрик прошли мимо рощи тополей. Днем она была реденькая, но теперь поднималась им навстречу грозной стеной. Кэрол остановилась. Слышно было, как капало с ветвей и как мокрые листья печально ложились на сырую землю.

— Ожидание, ожидание… все чего-то ждет, — прошептала она и, высвободив руку, прижала пальцы к губам.

Ее наполняла тихая грусть.

— Мне хорошо. Так пойдем же домой, прежде чем мы станем несчастливы. Пожалуй, присядем на минутку вон на то бревно — послушать тишину?

— Нет, слишком сыро. Но мне хотелось бы разложить костер, и вы сидели бы у огня на моем пальто. Я знаток по части костров! Мы с моим кузеном Ларсом прожили раз неделю в засыпанной снегом хижине в глубине Больших Лесов. Когда мы до нее добрались, там на очаге вырос целый купол льда. Но мы вырубили лед и набросали туда сосновых сучьев. Давайте разведем здесь, в лесу, костер и посидим возле него?

Она колебалась, согласиться или нет. Голова у нее слегка побаливала. Воля ушла. Все кругом — ночь, силуэт Эрика, осторожная поступь судьбы — все было неуловимо, как если бы она бестелесным духом скользила в четвертом измерении. В то время, как ее душа блуждала во мгле, на повороте дороги вдруг сверкнули фары автомобиля. Кэрол и Эрик невольно отодвинулись друг от друга.

«Как мне быть? — подумала Кэрол. — Неужели… О, я не дам ограбить себя! Я не делаю ничего дурного. Если я настолько рабыня, что не могу посидеть с человеком у костра и поболтать, лучше мне умереть!»

Свет фар гудевшей вдали машины усиливался как по волшебству. Вот они осветили Кэрол и ее спутника и разом остановились. Из-за мутного стеклянного щитка прозвучал голос — раздраженно, резко:

— Эй, вы там!

Она поняла, что это Кенникот.

Раздражение в его голосе сейчас же пропало.

— Гуляете?

Они поддакнули, словно школьники.

— Довольно сыро как будто? Поедем обратно. Подсаживайтесь сюда, на переднее сиденье, Вальборг!

Он повелительно распахнул дверцу. Кэрол видела, как влез Эрик, и поняла, что ей предоставляется самой открыть дверцу и сесть на заднее сиденье. Чудо, только что пылавшее до небес, мгновенно погасло, и она снова была докторшей Кенникот из Гофер-Прери, едущей на старой, скрипучей машине в ожидании головомойки от мужа.

Она со страхом подумала, что Кенникот скажет Эрику, и нагнулась вперед. Кенникот говорил: — Ночью, наверно, будет дождь.

— Да, — сказал Эрик.

— Странная осень в этом году. Я не припомню такого холодного октября и вслед за тем такого мягкого ноября. Ведь девятого октября шел снег! А в этом месяце теплая погода держалась до двадцать первого. Кажется, в ноябре не выпало ни снежинки, правда? Ну, а теперь снег может повалить в любое время.

— Да, может быть, — согласился Эрик.

— Жаль, что в эту осень у меня нет времени ходить на уток! Вы только представьте себе… — Кенникот говорил очень убедительно. — Один приятель писал мне с озера Мэн-Трап, что подстрелил за час семь крякв и двух нырков!

— Повезло ему, — ответил Эрик.

Кэрол словно и не существовало. Зато Кенникот проявлял бурную веселость.

— Берегись! — крикнул он какому-то фермеру, замедляя ход, чтобы объехать испуганных лошадей.- Schon gut!![32]

Она сидела, откинувшись на подушки, забытая, озябшая, негероическая героиня безумно недраматической драмы. Она приняла тяжелое и окончательное решение. Она скажет Кенникоту… Что она ему скажет? Она не могла объявить, что любит Эрика. Была ли она сама в этом уверена? Но она не станет молчать. Она и сама не знала, что было тому причиной: жалость к обманувшемуся Кенникоту или раздражение на него за то, что он воображал себя достойным заполнить собою жизнь женщины. — но она чувствовала, что вырвалась из ловушки, что может теперь говорить откровенно. О, что — то будет?