Иноземец - Кэролайн Черри

— Кто дал его вам, нади-чжи? Ответьте, просто и прямо. Скажите: «Его дал мне айчжи» — и можете отправляться в постель и ни о чем не беспокоиться.

— Не знаю. Я сказал, что ничего не знаю.

Ближайший к Брену человек вытащил пистолет. В почти полной темноте Брен все-таки заметил отблеск света на стволе. Человек подошел ближе, Брен почувствовал прикосновение холодного металла к лицу. Ну что ж, подумал он, этого мы и хотели, так ведь? И никаких больше вопросов.

— Нанд' пайдхи, — сказал следователь. — Вы заявили, что в неизвестного, который вторгся в ваше жилище, стрелял Банитчи. Это правда?

Точка пройдена — и все, к черту эти игры. Он закрыл глаза и представил себе снег и небо вокруг зимних склонов. И ветер, и никого вокруг не видно…

Скажи ему кто-нибудь раньше, что в такой ситуации он будет думать о снеге, а не о Барб, он бы не поверил. Да и какое это имеет значение? Однако все же это удивительное и неприятное открытие.

— Правда ли это, нанд' пайдхи?

Он не стал отвечать. Ствол пистолета отодвинулся. Сильная рука рванула его голову кверху и ударила о стену.

— Нанд' пайдхи. Табини-айчжи отказался от вас. Он передал вашу судьбу в наши руки. Вы читали письмо. Или не читали?

— Читал.

— Что вам за дело до нашей политики?.. Отпустите его, нади. Отпустите. Вы все, подождите снаружи.

Стоящий рядом человек отпустил Брена. Ага, теперь они вдруг поменяли правила игры… Все один за другим вышли за дверь, но не закрыли ее, какой-то свет попадал в камеру, и Брен мог видеть хотя бы контуры лица следователя, но, похоже, этого человека он не знал. Он только гадал, каким же будет последнее и решающее предложение. Что может предложить мне этот тип такого, чего не хотел говорить при остальных? Вряд ли мне оно понравится…

Следователь опустил руку и выключил магнитофон. В камере стало очень тихо, наступило долгое-долгое молчание.

— Неужели вы думаете, — заговорил этот человек наконец, — что мы решимся отпустить вас теперь, нанд' пайдхи, обратно на Мосфейру? С другой стороны, если вы снабдите вдовствующую айчжи недостающими доказательствами, чтобы свергнуть Табини, если вы окажетесь полезным для нашей стороны источником информации — глупо будет передать вас самым радикальным группам нашей ассоциации.

— Сенеди говорил то же самое. И отправил меня сюда.

— Мы поддерживаем вдовствующую айчжи. Мы оставим вас живым, здоровым и в полном благополучии, нанд' пайдхи. Вы сможете вернуться в Шечидан. И в отношениях между ассоциацией и Мосфейрой ничего существенного не изменится — кроме правящей группы. Если вы говорите правду и действительно не обладаете другой информацией, которую нам хотелось бы иметь, то мы поведем себя как разумные люди. Мы можем принять на веру ваши слова, если вы согласитесь дать показания, которые подтвердят нашу точку зрения. Вам это ничего не стоит. Это сохранит за вами вашу должность, нанд' пайдхи. И всего-навсего — простой ответ. Так что вы скажете?

Следователь наклонился, снова превратившись в непроглядную тень, и включил магнитофон.

— Кто снабдил вас пистолетом, нанд' пайдхи?

— У меня никогда не было пистолета, — сказал Брен. — Я не знаю, о чем вы говорите.

Следователь выключил магнитофон, взял его в руки, встал со стула и вышел.

Брен висел на стержне, трясся, говорил себе, что только что свалял последнего дурака, говорил себе, что Табини не заслуживает такой преданности, а ведь был реальный шанс выбраться отсюда живым, остаться на своем посту и поехать обратно, чтобы работать с Мосфейрой, заниматься обычным делом…

Черта с два они бы меня выпустили. «Доверие» — это слово, которое на атевийский язык не переводится. Зато у атеви есть четырнадцать слов, обозначающих предательство.

Он ждал, что вернутся охранники — может, пристрелить, может, забрать куда-то в другое место, к менее разумным людям, о которых говорил этот следователь. Вот только… Если у тебя есть потенциальный информатор, ты его не отдашь конкурирующей группе. Точно, не отдашь. Все это — Сенеди. Все это — вдова. Все та же игра, неважно, какая тактика. Просто средства грубее. Сенеди ведь предупреждал, что рано или поздно люди сдаются, не выдерживают.

Он услышал, как кто-то вышел из комнаты дальше по коридору, услышал, как закрылась дверь, и в долгой-долгой тишине все задавал себе вопросы, насколько плохо будет дальше — и получал жуткие, самые жуткие ответы из матчими. Ему не нравилось думать об этом. Уже сейчас дышать было больно, а ног он не чувствовал вообще.

Намного позже открылась дверь наружной комнаты. Снова шаги вниз по каменной лестнице — он прислушивался, делал частые неглубокие вдохи, которые не давали достаточно кислорода, следил, как движутся тени по более темному коридору, и пытался сохранить здравомыслие — найти повод для переговоров, как он говорил себе. Зацепить этих ублюдков, просто чтобы заставить их говорить — тянуть время, пока Хэнкс, или Табини, или еще кто-то сумеет что-нибудь сделать.

Внутрь вошли охранники — на этот раз люди Сенеди, будь я проклят!

— Скажите Сенеди, что я решил, — заговорил он очень деловитым тоном, словно это был его кабинет, а они пришли получить сообщение. — Может быть, мы сумеем прийти к соглашению. Мне нужно поговорить с ним. Я поговорил бы лучше с ним.

— Это не наше дело, — сказал один — и он узнал это отношение, это официальное умывание рук: атевийский чиновник занял определенную позицию, прервал переговоры и приказал своим подчиненным пресекать любые попытки твердокаменно официально. Сенеди мог отдать приказ добиться результата, а о методах слышать ничего не желает. Но вряд ли. Брен не относил Сенеди к такой породе. Он считал, что Сенеди обязательно захочет знать, что делают его подчиненные.

— Это промежуточная позиция, — сказал он. — Передайте ему, что есть способы решить проблему.

Что угодно, лишь бы заставить Сенеди послать за мной.

Но охранники получили другие приказания. Начали отвязывать руки. Значит, собираются доставить меня в какое-то другое место. Господи, ну пожалуйста, лишь бы внутри Мальгури.

Целых четверо пришли со мной управиться. Смешно. Вот только ноги не работают как следует. Одна ступня вообще мертвая. И руки не действуют… Он попытался встать, пока они не придумали своего способа, и двое из них приподняли его и придержали руками сзади, чтобы он остался на ногах, хотя любой мог бы его унести сам, без посторонней помощи.

— Простите, — сказал он.

Его вели к двери, ступня подламывалась на каждом шагу, он обзывал себя дураком, что раскрыл рот, — деваться некуда, до того уже привык ко всем этим проклятым любезностям, таким сейчас бессмысленным…