Избранное - Майя Ганина

С Левкой, своим будущим мужем, Зина сошлась пятнадцати лет, сделала от него подпольный аборт, но осталась жива, а подружка Лелька от рук той же бабки померла. Левка был известен в нашем районе как первый хулиган и красавец. Черноглазый, гибкий, с мелкими чертами лица, а росту он был вровень с Зинкой. Пока они друг друга не приметили (и тогда практически уже не расставались — бывает же так: одна любовь на всю жизнь), Зинаида моя много поменяла ребят, поморочила им головы. Могла назначить одному свидание у «Арса», другому в сквере возле Гоголя, третьему на набережной, а гулять уйти с четвертым. Такие шуточки вообще очень применялись в наше время, все красивые девчонки у нас в школе любили хвастать числом одновременно одураченных.

Зину красивой не считал никто, но еще в первом классе она глядела на мальчишек, словно знала про них что-то тайное. Дитя нашего огромного двора, объединявшего пять домов, — рыжая, конопатая, курносая, — это Зинка сунула однажды мне в портфель записку: приходи опять, как и раньше, на задний двор после уроков, будем мотать по чердакам и сараям, играть в «представление театра». Смысл был именно этот, но передала его Зинка в основном матерными словами: в тот период все мы, дворовые девчонки, каковой к тому времени стала и я, осваивали, что как называется на том языке, который взрослые знают, но от нас скрывают. Конечно, отец нашел эту записку, был скандал, сопровождавшийся судорожным подергиванием губ (обычно предварявшим сердечный приступ), сердечным приступом, во время которого я ревела громко до сипоты: «Папочка, милый, не умирай, я никогда больше…» Отец меня не бил, за всю жизнь помню две или три оплеухи, зато такие, воспитательного значения, сцены производили на меня неизгладимое впечатление, до сих пор не забыла тяжкое чувство вины и необратимости содеянного. «Водиться» с Зинкой мне было запрещено, я клялась страшными клятвами, но водилась; видно, уж так на роду нам было написано — «водиться»… А во время войны Зинаида меня подговорила бросить школу и вместе пойти на завод ученицами в токарную группу, — там работала ее мать, — чтобы получать рабочую карточку, спецталоны и деньги. Отец был против, но я пошла. Тогда он уже почти не имел власти над моими поступками: жизнь его, его значение покатились по нисходящей.

Школу экстерном я все же кончила по его настоянию и с его помощью, потом сразу после войны ушла с завода, поступила на очный во ВГИК, жила на одну стипендию и бегала иногда к Левке с Зиной обедать. Они тогда уже поженились, Зинаида родила дочку, но дом у них по тем временам был сытый: в молодом папаше проявился талант великого комбинатора. Знакомство мы поддерживаем до сей поры, ни рождения, ни свадьбы без меня не обходятся, и вообще видимся довольно часто, хотя, конечно, закадычности в нашей дружбе давно нет. Да и ни с кем нет у меня теперь этой прекрасной закадычности: гастроли, поездки, суета, сил не остается.

В парадном пахло знакомо: детством. Застарелая пыль, кошки, ведра с мусором, тлеющее от времени дерево перил и обивка монументальных двустворчатых квартирных дверей, только вот запах примусов и керосинок ушел, как газ провели. Поднималась я медленно, все еще колеблясь. Отыскала в полутьме площадки планку со многими кнопками, нажала третью снизу. Послышались быстрые шаги, дверь отворилась.

— Здравствуй, Олег. Все растешь?

— Добрый вечер, Анастасия Викторовна. Да уж перестал вроде.

Появилась Зинаида в стеганом халате и шлепках на босу ногу, толстая, толстощекая, все еще рыжая, но то уже были оттенки красящего шампуня. Улыбнулась, разведя руки. Три золотых зуба впереди и старая металлическая фикса сбоку: ради Левки когда-то надела прямо на здоровый зуб, модно было.

— Стюра? Ну, молоток! Я думала, тебя в Москве нет. Проходи.

— Меня и нет. На Волге, в экспедиции.

— Живут же люди! А тут вкалываешь с утра до вечера.

— А я купаюсь, подружка, с утра до вечера…

— Такая роль? — встрял Олег. — Мне там нельзя в эпизодике сняться, прыжок с вышки: сальто и твист?

— Стюра шутит, сын, — покровительственно хохотнула Зина. — И не хвастай, научись сначала делать чистенько… Мы ремонт сотворили, подружка, одобри.

Следом за Зиной я вошла в их с Левкой комнату, Олег отправился к себе. Рубцовы занимали теперь почти всю квартиру: три комнаты из пяти. Еще только старушка жила и мать Валентины, юной снохи Рубцовых, жены старшего сына.

Левка обернулся от телевизора, кивнул, улыбнулся и опять уставился на огромный цветной экран. Передавали многосерийный детектив.

— Ну как тебе наш ремонт?

Я одобрила. Серенькие обои-пленка «под ситчик», хрустальная, еще Левкиных родителей, люстра и подновленная ореховая мебель, тоже в наследство оставшаяся. Все как в лучших домах.

— Богато живете, — привычно сказала я.

— Мало, что ли, кому должны? — так же привычно отозвался Левка. — Зинуха, ужинать собирай.

— Я, например, ужинала.

— Еще поужинаешь за компанию. — Левка снова оглянулся, ухмыльнулся глазами. — Рыбец прислали, крабы есть. Жена, тряхни запасами!

— Неужто утаю? — лениво огрызнулась Зина.

Накинула на стол льняную скатерть вместо бархатной, поставила красивую, из большого сервиза, посуду. Холодильник у них стоял тут же, в комнате. Зинаида быстро повыкидала из него на стол всякую снедь, создав изобилие, которое я, например, имею лишь тогда, когда «нажимаю на все кнопки». Левка работает теперь заместителем директора большого гастронома и тоже принимает посильное участие в этом нажатии кнопок. Конечно, я привыкла довольствоваться доступным: в Москве живу мало, то гастроли, то экспедиции, то на иногородних студиях снимаюсь, — но, грешница, люблю вкусно поесть. «Обжорство — худший из пороков, но наиприятнейший…»

— Эй, зритель, давай за стол! — прикрикнула Зинаида. — Помрешь возле этого ящика! Олегу постучи, пусть Славика с Валей зовет! Как, «звезда», подрубаем?

Вероятно, с сослуживцами, бывающими у них в гостях, да и на работе, Зинаида разговаривает иначе: годы идут. Но со мной она все еще объясняется на полужаргоне нашего детства, я отвечаю ей тем же.

Левка лениво поднялся, прикрутил громкость, оставив изображение, постучал в стену, придвинул к столу тяжелые дубовые стулья. Теперь он разве глазами только напоминал красавца-хулигана Левку. В следующем году ему должно было исполниться пятьдесят, но выглядел Левка, пожалуй, старше. Да и Зина выглядела старше своих сорока семи.

— Толстею все? — усмехнулся он, перехватив мой взгляд. — Ну и плевать, в войну изголодались, надо побаловать себя, раз есть такая возможность.

Вошли Олег и Слава — один к одному, высокие красивые парни, словно и не этих родителей дети. Анечка, старшая, тоже уродилась красавицей. Она с детства пошла по моим стопам: самодеятельность, театральное училище, теперь в Алма-Ате, в русском театре на первых ролях, замужем за режиссером. Слава учится в Баумановском на третьем курсе, не без Левкиных связей, конечно, обошлось при поступлении: ленив был парень, школу кончил с тройками, после армии уже поступил. Появилась Валя, Славина жена, худенькая, кукольно-хорошенькая, никакая. Я помнила ее девочкой, прибегавшей пялиться на меня.

Зина налила и потянулась ко мне чокнуться, ее толстое лицо с ямками у висков лоснилось от удовольствия, что я зашла запросто, шучу с ее детьми, которые в разговоре с друзьями обыденно поминают мое имя и известные подробности моей жизни. Зинаида и Левка зовут гостей, обещая, что буду я с мужем, гости расспрашивают меня о других актерах, кто на ком женат, кто с кем развелся, с кем сошелся. Мы друзья детства, но все-таки я давно уже стала для них «звездой». Впрочем, конечно, теперь популярность киноактеров далеко не та, что была раньше. Времена меняются, меняются кумиры. Первое, послевоенного производства, дитя свое Зинаида определила в театральное училище, ну, а Олег с пяти лет в спортсекции у лучшего тренера… Все по моде…

Я вспомнила, как на вечеринке, которую Зинаида устроила по поводу очередного дня рождения, мой сосед по столу, с ю́на мне знакомый Павлик Быкадоров (в мое время он был наладчиком нашей группы, теперь начальник цеха), подвыпив, вдруг принялся объяснять, как неправильно я сделала, что ушла с завода.

— Вот Зинаида не увиливала! — говорил он, втискивая ладонь мне в плечо. — У Зиночки тоже талант был, но работает. А ты легкой жизни захотела!

— Пашенька, — произнесла я в самом нежном из имевшихся у меня регистров, — я что-то не припомню, чтобы актеров из Москвы за тунеядство высылали. Звания даже дают… Выходит, работаем?

К нашему разговору прислушивались, кое-кто засмеялся. Тем не менее выражение лиц у многих, особенно у женщин, ясно говорило: да уж знаем, как вы там работаете!..

— Ладно, подружка, — я поднялась. — Спасибо за угощение, но пора и в кроватку. Завтра беготня опять, потом на «нижегородец», а там каждый день в кадр. Это тебе не в «нормали» да в термичку с восьми до трех, а с шести под телевизором дремать. Это работа.