Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

— А что это? — спросила Сильвия, выводя подпись на расписке.

— О чем ты?

— Об артефакте. Что это?

— Так что же, твой друг закулу не посвятил тебя в это дело? — На лице Бунми было неподдельное удивление; она снова потянулась к пачке сигарет. — Можно?

— Конечно, можно.

— Так он ничего не сказал тебе?

Сильвия покачала головой. Она чувствовала себя полной идиоткой.

— Может быть, Джим знает.

— Это традиционное замбавийское головное украшение из провинции Зиминдо, — сказала Бунми. — Мы брали его в Северо-Западный университет для определения возраста. Мы полагали… Я полагала, что его можно отнести примерно к тысяча восьмисотому году. И эта находка, как мне казалось, могла подтвердить теорию, над которой я работаю. Она касается доколониальных торговых путей, проходящих через области, расположенные ниже пустыни Сахара.

— И она действительно подтверждает?

— Нет, — Бунми покачала головой. — Судя по исследованиям, мы имеем дело с предметом, изготовленным в начале тысяча девятьсот двадцатых годов.

— И что?

Бунми с грустью выдохнула сигаретный дым.

— А то, что я не понимаю, как могла оказаться такой дурой? Из этого не получается истории. Два года работы коту под хвост.

Сильвия пристально посмотрела на кузину. Она не понимала сути, но ей было ясно, что с ней обращаются как с недоумком.

— А из чего получается история? — спросила она. — Кто сказал, что твоя теория ошибочна? Кто может утверждать, что там не окажется другого головного украшения? Правда не доказывает ничего, кроме самой себя. А истории-то о людях.

Слушая ее, Бунми качала головой. Потом посмотрела на Сильвию, и лицо ее чуть прояснилось.

— И я так думаю, — сказала она. — И все-таки интересно, с какого момента археологи начинают превращать факты в интересные истории? — Она рассмеялась, Сильвия хотела поддержать ее, однако не могла понять причину, вызвавшую смех кузины. Наверняка это была какая-то специальная шутка археологов.

Бунми встала, Сильвия встала вслед за ней.

— Ну, я пошла, — тихо произнесла Бунми и, кивнув на коробку, похожую на холодильник, добавила: — Прошу тебя, приглядывай за ней, ладно?

— Конечно.

Сестры как-то неловко посмотрели друг на друга; обе не знали, как и чем завершить эту первую встречу. Бунми протянула руку, а Сильвия, нагнувшись над столом, подставила губы для поцелуя, вот тем и завершилось это неуклюжее прощание.

— Не пропадай, — сказала Бунми, закинула рюкзачок на плечо и направилась прочь.

— Конечно, ты тоже.

— Кстати, а зачем ты едешь в Замбави?

Сильвия пожала плечами.

— Я еду туда со своим бойфрендом. Мы решили навестить того самого закулу. Кто знает, может, мы отыщем и другие семейные корни.

Бунми на мгновение замерла. Ее лицо чуть сморщилось, словно висящая на веревке простыня под легким дуновением ветра, никто не заметил бы этого, кроме человека, принадлежащего к той же семье. Через мгновение ее лицо снова стало спокойным. Может, даже чуть более озорным и насмешливым.

— В Зиминдо, — сказала она, — я знаю местного вождя. Отличный парень. Его зовут Тонго. На всякий случай остерегайся его жены. Она закоренелая традиционалистка. Кстати, как твой замба?

— Ни одного слова.

Бунми сложила ладони вместе и подняла пальцы вверх.

— Когда встретишься с ней, сделай руки вот так и скажи: «Урибо хооре». Это приветствие. Она будет поражена.

— Урибо хооре?

— Именно так. Урибо хооре. А Тонго скажи, что это я тебя научила.

Послав Сильвии прощальную улыбку, Бунми направилась к стойке паспортного контроля.

Оставшись одна, Сильвия села и несколько раз повторила только что услышанную фразу, стараясь закрепить ее в памяти. Она снова закурила, и в этот момент по внутреннему радио прозвучало: «Объявляется посадка на рейс 212 компании „Британские авиалинии“ в Куинстаун. Пассажиров просят пройти в накопитель Г-23». Она огляделась вокруг, надеясь увидеть Джима, но его все еще не было видно. Сильвия положила в карман оставленные Бунми документы и зажала ногами стоящий на полу ящик. На крышке ящика была наклейка с надписью «Доктор Джошуа Мосо. Университет Куинтауна», обрамленная со всех сторон яркими ярлычками, предупреждающими: «Осторожно! Хрупкий груз!» Сильвия не могла сдержать любопытства: она открыла защелки, установленные по краям ящика, откинула крышку и украдкой, словно контрабандист, желающий проверить целостность своего товара, заглянула внутрь.

Содержимое ящика прикрывала полиэтиленовая пленка, под которой находился затрепанный серый предмет, похожий на старую повязку, сплетенную из толстых нитей или сухих водорослей. Всмотревшись повнимательней, Сильвия различила на нем различного вида мелкие закругленные раковины, густо покрывающие нитяную основу, и пару поблекших пятен пурпурного красителя. Она была поражена и разочарована. И это что, «артефакт»? Это можно считать «научным фактом»? Да, без сомнения, необходимо обладать более чем пылким воображением, чтобы создать историю из этого.

Откинувшись на спинку стула, Сильвия затянулась сигаретой. Уголком глаза она заметила пробирающегося к ней Джима. Она наблюдала, как он прокладывает себе путь, натыкаясь то на багажные тележки, то на бегающих по залу малышей, непрерывно восклицая то «оппаньки!», то «Простите, ради бога!», как это обычно делают вежливые, но неуклюжие люди, оказавшиеся в толпе. Это ее рассмешило. На нем все еще были эти идиотские солнцезащитные очки, с которыми он не расставался с тех пор, как почувствовал вкус к джазу. Ей бы следовало снова поговорить с ним о джазе, а заодно и об очках.

— Привет, ма! — весело обратился к ней Джим, целуя ее в лоб.

Джим продолжал упорно называть ее «ма», даже после того, как она сердито выговорила ему за столь бесцеремонное выставление напоказ их отношений.

— Люди и впрямь подумают, что я твоя мать, — сказала она, на что Джим ответил громовым хохотом.

— Вот уж сомневаюсь, — сказал он, — особенно если посмотрят на твое лицо цвета кофе.

— Такое тоже возможно, — парировала она.

Джим, усевшись напротив, с торжественным видом предъявил ей два посадочных талона в салон первого класса.

— Первый класс? — изумилась Сильвия. — Твоя тактика сработала?

— Лучше, чем всегда, — хвастливо ответил он. — Неужто ты до сих пор не поняла, кто я такой? Эта дама, билетный диспетчер, прочитала мне целую лекцию о важности самооценки. Обрушила на меня все, что вычитала в нескольких руководствах по этому вопросу. Она не менее получаса мучила меня, доведя почти до обморока. В конце концов она настолько расчувствовалась, что поместила нас на самые лучшие места в первом классе.

Сильвия пристальным взглядом посмотрела на своего партнера, свою вторую половину, своего бойфренда… да какая разница, кто он… и вновь подумала, что он совсем ребенок, все еще восторженный ребенок. Джим еще не отдышался, и его впалая грудь высоко поднималась и опускалась в такт частому дыханию, а на бледных щеках горел легкий румянец. Вот так всегда с Джимом, не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Подобное чувство она испытывала, когда пела блюз, и сейчас вдруг вспомнила о том, что произошло на последнем уроке. Она пожаловалась учителю на затруднения при пении одной из мелодий, и он, усадив ее, принялся за объяснения.

— Большинство мелодий гармоничны, — сказал он. — В них есть цельность, они однородны, как яблочный пирог или мороженое. Но джаз!.. Джазовые мелодии противоречивы — в них есть и сладость, и горечь. Они труднее, но зато в них больше остроты. Если хотите для себя легкой жизни, пойте Ллойда Веббера[131] или Гильберта[132] и Салливана[133]. Но если вам не хочется преснятины, тогда вы должны понять суть диссонанса.

На самом деле (а может, и нет) Сильвия прекрасно понимала, что такое диссонанс если не в музыке, то в жизни, поскольку ее жизнь была в высшей степени дисгармоничной. Но сейчас именно Джим Туллоу был той самой пикантной приправой, придающей тому, что она пела, ту глубину и остроту, которую невозможно зафиксировать в нотной записи.

«Сладость и горечь, — снова вспомнила она. — Сладость и горечь».

Сильвия встала и поставила ящик на стол.

— Что это? — удивился Джим. — Тот самый артефакт?

— Это история.

— История? С маркировкой «Осторожно! Хрупкий груз!»?

— А ты что думал? — состроив язвительную гримасу, ответила Сильвия и, прежде чем Джим раскрыл рот, профессионально поцеловала его в губы, так чтобы он сохранил воспоминание об этом поцелуе до того момента, пока не удостоится следующего. Ей нравился его запах, запах мужчины, в котором присутствовало что-то не по-мужски нежное. Ей нравилось касаться губами его тонких губ, дрожавших от ее прикосновений, нравился его нервный язык, пробегавший по ее зубам. Она любила его тело, такое сладкое, что его хотелось съесть.