Бомарше - Ф Грандель

Но в смутные времена _первые встречные_, нежданные ночные гости редко являются с обычным визитом - за ними по пятам следует судебная процедура, а то и смерть. Эти две потаскухи не замедлили взять Бомарше на заметку.

Духовная независимость, сопротивление моде или повальному увлечению, склонность держаться особняком, в стороне или в отдалении - качества, присущие большинству великих писателей. В революционные эпохи такая позиция неизменно наталкивается на непонимание, а нередко и превратно истолковывается. Альбер Камю стал выражать вслух свою тревогу по поводу излишне широких репрессий еще в конце 1944 года. Нельзя одержать победу раз и навсегда, каждый раз приходится начинать сызнова. Человек не может не бунтовать. 14 июля 1789 года, в день своем победы, Бомарше бессознательно переходит в лагерь оппозиции. "Желая выпрямить наше дерево, - напишет он два года спустя, - мы согнули его в другую сторону". И это правда.

Вот два примера того, как Бомарше вступает в противоречие сам с собой. В 1789 году, настаивая на своем праве участия в ассамблее округа Блан-Манто, он объясняет тем, кто отводит его, как аристократа, что отказался, "несмотря на двадцатилетнюю службу, от получения грамот, подтверждающих давность его дворянства, поскольку ценит только человеческое достоинство и сознает, что, не предъявляя сих грамот и тем самым теряя дворянские привилегии, он возвращается в буржуазное сословие". И Бомарше добавляет: "Мое место здесь!"

Приобретя дворянство в 1763 году, он еще в 1783 году был вправе получить грамоты, подтверждающие давность его принадлежности к этому сословию, что позволяло ему передать свои привилегии возможным наследникам: он сознательно этого не сделал. Тем не менее Бомарше не желает вернуться снова к имени Карон: отмена Учредительным собранием дворянских привилегий представляется ему такой же нелепостью, как само дворянство. Со свирепой издевкой он пишет жене 22 июня 1790 года: "Что с нами будет, дорогая? Вот мы и утратили все наши звания. У нас остались только фамилии, без гербов и ливрей! О праведное небо! Какое расстройство! Позавчера я обедал у г-жи Ларейньер, и мы обращались к ней как к г-же Гримо, коротко и без всяких условностей. Его преосвященство епископа Родеза и Его преосвященство епископа Ажана мы называли в лицо господин такой-то; не сохранив ничего, кроме своего имени, мы все выглядели как на выходе с какого-нибудь зимнего карнавала в Опере, когда маски уже сняты". Один нелепый предрассудок пришел на смену другому.

Теперь - о свободе вероисповеданий. После того как он долго боролся за права протестантов, Бомарше, чей антиклерикализм отнюдь не притупился, берет на себя риск настаивать на необходимости умножения церковных треб, в которых нуждаются католики округа Блан-Манто. Ломени цитирует в своей книге письмо Бомарше от июня 1791 года, адресованное муниципальным чиновникам; тут даже не знаешь, чему больше удивляться - его мужеству или его хитроумию. Письмо длинновато, но каждое слово в нем - на вес святой воды:

"Господа,

Граждане улицы Вьей дю Тампль и нескольких прилежащих улиц единодушно обращают ваше внимание на то, что в связи с удаленностью церквей Сен-Жерве и Сен-Проте, коих они являются прихожанами, а также с редкостью служб, в них отправляемых, те, кто вынужден сторожить дома, - пока другие выполняют свои главнейшие христианские обязанности, нередко оказываются перед невозможностью выполнить их в свою очередь. Женщины, отроки, все благочестивые и чувствительные души, кои черпают в религиозных отправлениях сладкую, полезную и даже необходимую пищу, с полного согласия своего достопочтенное кюре присоединяют свой голос к гражданам округи, умоляя вас отдать приказание, чтобы в часы литургии для них была открыта внутренняя часовня госпитальерок Сен-Жерве, как дано было подобное разрешение гражданам, проживающим по улицам Сен-Дени и Ломбар, для коих была открыта часовня госпитальерок Сент-Катрин. Наш достопочтенный кюре даже предлагает, господа, умножить число треб, необходимых для сего обширного квартала, соглашаясь служить лишнюю обедню в церкви Блан-Манто.

И я, коему все они поручили составить эту петицию, хотя я и наименее набожен из всех, я, сознавая, что просимое разрешение необходимо как для регулярного отправления религиозных обязанностей, так и для пресечения недостойных разговоров врагов родины, кои сеют повсюду слухи, что забота о гражданском благе не более чем предлог для уничтожения религии, я вместе со своей женой, дочерью, сестрами, вместе со всеми моими согражданами и их домочадцами прошу вас дать согласие на то, чтобы все эти добрые христиане, нуждающиеся в церковной службе, могли по меньшей мере удовлетворить сию потребность. Мы воспримем ваше справедливое решение как милосердный акт, столь же воздающий честь вашей преданности католической вере, сколь эта петиция свидетельствует о преданности ей моих сограждан и моей собственной.

Бомарше".

Летом 1789 года Бомарше вновь довелось скрестить шпаги с Базилем. Обвиненный опять во всех смертных грехах, приговоренный анонимными корреспондентами к позорной смерти ("тебе не выпадет даже честь быть повешенным на фонаре"), он ответил, прибегнув к своему обычному оружию бичующим мемуаром. Само дело не заслуживает детального рассмотрения, но именно оно побудило Бомарше написать "Жалобу господам представителям Парижской коммуны от Пьера-Огюстена Карона, члена сего представительного органа". Некоторые из членов Коммуны, прислушавшись к клеветническим наветам, были склонны _признать недействительными_ полномочия Бомарше. Им пришлось отказаться от своего намерения. Как и в других полемических произведениях, Бомарше в "Жалобе" остроумен и логичен. К сожалению, она страдает обычными пороками документов самозащиты, но мог ли Бомарше писать иначе? "Они утверждают, что вся моя жизнь - сплетение мерзостей. Они вынуждают меня говорить о себе хорошо, поскольку говорят обо мне плохо".

Но ни глупость одних, ни злоба других, ни ненависть Бергаса, члена Законодательного собрания, не могли омрачить энтузиазм неутомимого реформатора. В эти годы. Бомарше, действительно, отдает больше времени прославлению добродетелей нового общества, нежели разоблачению его. пороков. Конституционный монархист, человек либеральных убеждений, он черпал глубокое удовлетворение в обещаниях 1789 года. И даже решил отпраздновать на свой манер годовщину взятия Бастилии - новой постановкой "Тарара", для которой он переделал текст, восстановил строфы, вычеркнутые цензурой. Бомарше обратился к Сальери с просьбой внести изменения в музыку. В этом письме он открывает душу:

"Друг мой, Вы даже не можете вообразить энтузиазма, возбуждаемого здесь великим праздником 14 июля; когда из-за нерадения пятнадцати тысяч рабочих, насыпающих земляной вал вокруг Марсова поля, где должна состояться праздничная церемония, возникли опасения, что работы не будут завершены в срок, к месту работ стеклись все граждане Парижа и все, от мала до велика, от Монморанси до последнего портового угольщика, мужчины, женщины, священники, солдаты копают землю и возят ее на Тачках. Мне сказали, что сегодня вечером туда прибудет король и члены Национального собрания, чтобы подбодрить работающих; нет конца веселью, песням, пляскам! Ни одна страна еще не знала подобного опьянения; четыреста тысяч человек смогут наблюдать со всеми удобствами зрелище, великолепней которого земля еще никогда не предлагала небу".

Это - 14 июля 1790 года. К следующей годовщине Бомарше придумал воздвигнуть там же, на Марсовом поле, гигантский монумент богине Свободы. В отличие от обыкновенного литератора, он тут же подсчитал, во что могут обойтись его фантазии и построения. Тщательно изучив вопрос, Бомарше направил президенту Национального собрания свой проект, к которому была приложена смета. Как водится - "_Я_ выступаю, _я_ выдвигаю, _я_ воздвигаю".

"Посреди гигантской круглой арены, на квадратном возвышении длиной в 210 футов по фасаду я воздвигаю триумфальную колонну высотой в 148 футов, к основанию которой ведет лестница в сорок ступеней, образующих квадрат со сторонами в 120 футов; в четырех углах эстрады устроены помещения кордегардий, которые, будучи связаны между собой подземными переходами, могут служить во время празднеств для размещения национальных гвардейцев, общим числом до семи или восьми тысяч человек...

Предлагаемая стоимость алтаря Отчизны, то есть строительства самого каменного здания вместе с плотницкими, слесарными, столярными и земляными работами, - 2 550 000 франков.

Выполнение в мраморе и бронзе всех его частей, обозначенных на модели, обойдется в 1 500 000 франков.

Итого: 4 050 000 франков"

Бомарше, естественно, предусмотрел, как именно должно финансироваться строительство этого грандиозного монумента - по меньшей мере в двести метров высотой. Парижскому муниципалитету предлагалось внести первый миллион, а восьмидесяти двум департаментам - три остальных, по 36 660 франков каждому.