Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

И вот настала очередь Дженни Филдз выступить перед собравшимися на площади. Роберта Малдун помогла ей взобраться на грузовик с откинутым бортом и придвинула микрофон. Мать Гарпа казалась совсем маленькой по сравнению с великаншей Робертой, но ее безупречно белая униформа была видна за версту.

— Я — Дженни Филдз, — сказала она, и в ответ раздались приветствия, свист и гудки клаксонов. Полиция пыталась отогнать пикапы, они отъезжали и тут же возвращались. — Большинство из вас знает, кто я, — продолжила Дженни, и ее слова вновь потонули в свисте, гоготе, реве клаксонов, как вдруг глухо и неотвратимо прозвучал один-единственный выстрел, точно удар волны о берег.

Никто не понял, откуда он прозвучал. Роберта Малдун подхватила мать Гарпа под руки. На белоснежной одежде Дженни расплылось маленькое темное пятно. Потом Роберта, держа на руках Дженни, спрыгнула с грузовика и бросилась в расступившуюся толпу, как игрок, ведущий мяч к цели. Толпа расступилась.

Тела Дженни почти не было видно в объятиях Роберты. Навстречу ей уже спешила полицейская машина. Когда она приблизилась, Роберта протянула полицейским тело Дженни Филдз, и на сотую доли секунды Гарп увидел неподвижную белую фигурку, вознесенную над толпой, и полицейского, помогавшего Роберте сесть в машину.

Машина тут же умчалась. Камера развернулась в другую сторону, где среди пикапов и полицейских машин раздавались выстрелы. В темной луже крови лежал мужчина в охотничьем костюме. Минутой позже камера вблизи показала то, что газетчики затем назвали „ружьем на оленей“.

Комментатор подчеркнул, что официально охотничий сезон открыт еще не был.

Происходившее от начала до конца сильно смахивало на сцену из дешевой мелодрамы, разве что в ней отсутствовали обнаженные тела.

Гарп поблагодарил хозяйку за любезное приглашение посмотреть телевизор. И через два часа они уже были во Франкфурте, где пересели на самолет до Нью-Йорка. В самолете они больше не чувствовали присутствия „Прибоя“, даже Хелен, которая панически боялась летать. Свирепый „Прибой“ насытился.

Пролетая над Атлантикой, Гарп повторял про себя последние слова матери: „Большинство из вас знает, кто я“. Фраза, достойная ее жизни.

— Большинство из вас знает, кто я, — прошептал он вслух. Данкен уже спал, но Хелен услышала эти слова, потянулась через проход и протянула ему руку.

На высоте нескольких тысяч футов над уровнем моря Т. С. Гарп беззвучно плакал, возвращаясь в свою страну, в которой так много насилия и где ему в скором времени предстояло прославиться.

17 ПЕРВЫЕ ФЕМИНИСТСКИЕ ПОХОРОНЫ, А ТАКЖЕ ПОХОРОНЫ ИНЫЕ

„С тех пор как умер Уолт, — писал Гарп, — я ощущал свою жизнь как эпилог“.

Когда умерла Дженни Филдз, его душевное смятение еще возросло — по-видимому, в ходе времени был некий потаенный смысл. Но какой?

Гарп сидел в нью-йоркском офисе Джона Вулфа, стараясь проникнуть в суть неведомых предначертаний, связанных со смертью матери.

— Я не давал разрешения на похороны, — сказал Гарп. — Как же они могут состояться? И где тело, Роберта?

Роберта Малдун терпеливо объяснила ему, что тело там, где Дженни хотела его видеть. И в конце концов, дело не в нем. Это будет поминальная служба, о похоронах вообще можно не говорить.

„В Нью-Йорке состоятся первые феминистские похороны“, — сообщали газеты.

Полиция предупреждала, что ожидаются беспорядки.

— Первые феминистские похороны? — удивился Гарп.

— Она так много значила для стольких женщин… — сказала Роберта. — Не сердитесь. Она ведь принадлежала не только вам.

Джон Вулф округлил глаза.

Данкен смотрел в окно — сорок этажей над Манхэттеном, как будто опять в самолете, с которым только что расстался.

Хелен звонила в соседней комнате. Пыталась связаться с отцом, живущим в старом добром Стиринге. Она хотела, чтобы он встретил их в Бостоне, когда они прилетят из Нью-Йорка.

— Ну хорошо… — медленно сказал Гарп, держа на коленях маленькую Дженни Гарп. — Хорошо… Знаете, Роберта, я этому не рад, но все равно пойду на похороны.

— Пойдете? Вы? — удивился Джон Вулф.

— Ни в коем случае! — заявила Роберта. — Вам просто нельзя идти.

— Знаю, — сказал Гарп. — Но вы правы: мама была бы довольна. Поэтому я и пойду. Что же там будет?

— Всякие речи, — объяснила Роберта. — Вам не надо ходить.

— Почитают отрывки из ее книги, — добавил Джон Вулф. — Мы уже дали несколько экземпляров.

— Вам, Гарп, идти не следует, настойчиво повторила Роберта. — Пожалуйста, не ходите.

— Мне хочется пойти. Обещаю не свистеть и не шикать, какие бы глупости ни говорили. У меня тоже есть кое-что интересное, могу почитать. Вы знаете, что она написала, когда ее назвали феминисткой? (Роберта и Джон Вулф переглянулись. Оба были убиты горем.) Вот послушайте, — продолжал Гарп. — „Я не люблю, когда меня так называют. Это ярлык. Когда я писала о своем отношении к мужчинам, о том, что хочу жить по собственному разумению, я не считала себя феминисткой“.

— Не буду с вами спорить, Гарп, — сказала Роберта. — Во всяком случае, сейчас. Вы прекрасно знаете, она говорила и другое. И она действительно была феминисткой, нравилось ей это или нет. Она лучше всех показала, как попираются права женщин; она отстаивала право женщин жить собственной жизнью, согласно своему выбору.

— Да? — спросил Гарп. — Неужели она и правда верила, что все беды, которые выпадают на долю женщины, случаются с ней только потому, что она женщина?

— Глупо так рассуждать, Гарп, — сказала Роберта. — Вы что, считаете нас всех джеймсианками?

— Пожалуйста, прекратите, — взмолился Джон Вулф.

Дженни Гарп громко пискнула и шлепнула Гарпа по колену; он удивленно посмотрел на малышку — похоже, совсем забыл, что у него на коленях живое существо.

— Что ты, маленькая? — спросил он. Но она уже успокоилась и стала разглядывать видимые только ей картинки на стенах офиса.

— И когда состоится это собрание? — спросил Гарп у Роберты.

— Сегодня в пять, — ответила она.

— Я думаю, специально выбрали такое время, чтобы все секретарши Нью-Йорка ушли с работы часом раньше, — сказал Джон Вулф.

— Не все женщины в Нью-Йорке работают секретаршами, — заметила Роберта.

— Но только секретарши бывают очень нужны между четырьмя и пятью, — пояснил Джон Вулф.

— Надо же! — удивился Гарп.

Вошла Хелен и объявила, что не может дозвониться до отца.

— Тренирует борцов, — предположил Гарп.

— Спортивный сезон еще не начался, — сказала Хелен.

Гарп сверился с календариком на часах (они показывали еще европейское время, которое на несколько часов расходится с американским; последний раз он переводил их в Вене), но и без часов знал, что спортивный сезон в Стиринге откроется только после Дня Благодарения. Хелен была права.

— Я позвонила в школу, мне сказали, что он дома, — объяснила Хелен Гарпу. — А дома никто не отвечает.

— Возьмем напрокат машину в аэропорте, — успокоил ее Гарп. — Во всяком случае, раньше вечера мы отсюда не улетим. Я должен пойти на эти проклятые похороны.

— Не должны, — упорствовала Роберта.

— Ты просто не можешь туда идти, — поддержала ее Хелен.

Роберта и Джон Вулф опять приуныли. Гарп, видимо, не понимал, в чем дело.

— Не могу? Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

— Это феминистские похороны, — пояснила Хелен. — Ты прочитал статьи или только одни заголовки?

Гарп бросил укоризненный взгляд на Роберту Малдун, но она смотрела на Данкена, обозревавшего Манхэттен в подзорную трубу.

— Вам опасно туда идти, Гарп, это верно, — подтвердила Роберта. — Я не стала ничего говорить, не хотела вас расстраивать. Но идти туда просто неблагоразумно.

— Значит, мне запрещается туда идти? — удивился Гарп.

— Это — похороны исключительно для женщин, — сказала Роберта. — Женщины любили ее, и женщины ее оплачут. Так мы это себе представляем.

Гарп уставился на Роберту.

— Но я тоже любил ее, — заявил он. — И я ее единственный сын. Вы хотите сказать, что я не могу участвовать в этом шабаше потому, что я мужчина?

— Я просила бы вас не называть наше прощание с ней шабашем, — сказала Роберта.

— А что такое шабаш? — поинтересовался Данкен.

Дженни Гарп снова запищала, но на этот раз Гарп даже не услышал ее. И Хелен взяла у него дочку.

— Вы хотите сказать, что мужчинам запрещено присутствовать на похоронах моей матери? — спросил Роберту Гарп.

— Я же вам сказала: никакие это не похороны, а просто дань уважения, — пояснила Роберта.

— Я пойду, Роберта, — стоял на своем Гарп. — Мне все равно, как вы это называете.

— О Боже! — воскликнула Хелен. — Попробую еще раз связаться с отцом. — И она с малышкой на руках вышла из комнаты.