Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

Обо всем этом Антигон услышал из уст самого Сципиона. Тем не менее у него не было оснований сомневаться в правдивости его слов. Вряд ли такое можно было выдумать. Кроме того, римлянин рассказал, что лишь благодаря усилиям Ганнона Великого и готовящегося стать новым вождем «стариков» Гадзрубала, носящего странное прозвище Козел, римским послам удалось целыми и невредимыми покинуть Карт-Хадашт. Впервые за последние сорок пять лет грек полностью поддержал Ганнона.

Тем не менее он по-прежнему испытывал к нему лютую, неукротимую ненависть. Перед внутренним взором постоянно стояло одутловатое, бледное лицо со сходящимися на переносице бровями и страшными змеиными глазами. Антигон горько раскаивался в том, что вместо несчастного раба не убил Ганнона. Он считал это величайшей ошибкой в своей жизни, возможно даже предрешившей горький конец истории Карт-Хадашта. Антигон также полагал, что ему не следовало в свое время отговаривать Гамилькара и Гадзрубала Красивого от насильственного захвата власти после окончания Ливийской войны.

Антигон закрыл глаза и представил себе, как Ганнона привязывают к кресту, как палач размеренными шагами подходит к нему и двумя точными ударами прибивает его ладони к перекладинам. К сожалению, это можно было осуществить только в мечтах. Грек взглянул в бронзовое зеркало и невольно содрогнулся: на его посеревшем лине застыла улыбка, похожая на оскал.

Прошла весна, а за ней и лето. Корнелий Сципион часто уезжал, и в его отсутствие Антигона охраняли еще более тщательно. Однако рабы и батраки пользовались относительной свободой и могли беспрепятственно возделывать близлежащие поля. Постепенно грек приучил себя вкушать вместе с римлянами собранные там плоды. Но зато он узнавал от них последние новости. Утика пока держалась, Карт-Хадашт — тоже, хотя положение его было крайне тяжелым. Как и в худшие дни Ливийской войны, за его мощными стенами скопилось теперь почти семьсот тысяч человек, многие из которых от отчаяния, голода или в припадке безумия грабили, убивали или даже нападали на хорошо охраняемые дворцы богачей. Антигон надеялся, что его сестра Аргиопа осталась в Мегаре у своей подруги Саламбо. Тогда, по крайней мере, можно было не опасаться за ее жизнь.

С разрешения Корнелия Антигон сообщил Бостару, что он жив, и в свою очередь получил от компаньона ответ. Однако Сципион отказался освободить грека или хотя бы под честное слово отпустить его в город. Постепенно из обрывков разговоров Антигон понял, что положение римлян тоже далеко не блестящее. В Иберии по прошествии четырех лет после окончательного изгнания пунов многие племена с тоской вспоминали о них и в случае победы Ганнибала готовы были тут же поднять восстание. Он также выяснил, что в распоряжении Рима осталось лишь двадцать легионов, восемь из которых находились в Ливии. Поэтому повторного появления стратега в Италии Вечный город просто бы не выдержал, и поэтому Сципион так упорно не желал отпускать грека, опасаясь, что тот может способствовать принятию Советом разумных решений.

Сам Антигон отнюдь не разделял эти опасения. Действительно, даже сейчас, через четырнадцать лет после битвы при Каннах, через пять лет после гибели Гадзрубала и через четыре года после утраты Иберии, Карт-Хадашт все еще мог одержать победу в этой кровавой войне. Тут Корнелий Сципион был совершенно прав. Но он мог не тревожиться. Совет Карт-Хадашта и его старейшины поступали точно так же, как и десять и пятнадцать лет назад.

Как-то летней ночью после долгого и путаного разговора Корнелий обнаружил на столе Антигона украшенное резьбой снаружи и позолоченное изнутри яйцо страуса, предназначенное для хранения отточенных папочек для письма. Он вопросительно посмотрел на грека и, получив разрешение, принялся внимательно изучать изображенные на скорлупе дымящуюся гору и диких волосатых людей, прозванных гориллами. Шкуру одной из них подарил храму Ваала видевший и описавший все это великий мореплаватель Ганнон.

Сципион не сводил восторженных глаз с изумительного по красоте изделия, стоявшего к тому же на подножии из тончайшего золота, украшенного изображениями неведомых растений и цветов.

— Как только у вас получаются такие изумительные вещи! — мягким вкрадчивым голосом проговорил римлянин. — Такого чуда не сыскать во всей Италии.

— Я дарю его тебе ради заключения почетного мира с Ганнибалом, мира, который позволил бы нам всем свободно дышать и на досуге увлекаться резьбой.

Корнелий молча поставил чашу на стол.

Последние летние месяцы были отмечены лишь мелкими стычками, выражавшимися обычно в переходе какого-нибудь селения несколько раз из рук в руки и захвате кораблей. Но Карт-Хадашт так и не решился полностью задействовать флот, римляне по-прежнему вяло осаждали Утику, и не было даже предпринято попытки атаковать их лагерь под Тунетом. Ганнон Великий и Гадзрубал Козел не смогли добиться отправки к Сципиону нового посольства, но зато они не позволили городу оказать помощь Ганнибалу всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Стратег же, покинув Гадрумет, двинулся к плодородной равнине близ города Зама. Публий Корнелий Сципион, покинувший к этому времени имение Антигона и забравший с собой его владельца, понял, что решающее сражение произойдет в ближайшие дни. Тем неожиданнее было для него появление посланца Ганнибала с предложением начать переговоры о мире. После долгих колебаний Сципион дал свое согласие.

В эту жаркую осеннюю ночь в римском лагере никто не спал. Антигон просто изнывал от духоты в палатке, куда через полуоткрытый полог вливался изнуряющий зной. Утром Сципион сообщил греку, кто именно примет участие в переговорах.

— Масинисса останется здесь. Пун вполне может обвести его вокруг пальца. А вот ты поедешь с нами.

Антигон едва не выронил чашу с кислым жидким пивом, которое обычно в римском лагере пили за завтраком.

— Я?

— Да. Будешь у нас переводчиком, — медленно произнес Сципион.

— Но вам ведь он не нужен, — Антигон пытливо взглянул на бледное, помятое после бессонной ночи лицо римлянина с набрякшими под глазами мешками, — Ты говоришь на койне, стратег — тоже. И потом, стратег превосходно владеет латынью.

Они встретились на озаренной лучами солнца зеленой равнине, раскинувшейся между двумя лагерями. Еще издали Антигон понял, что Ганнибал узнал его, но не отметил на лице стратега выражения изумления или испуга.

— Я не изменник, мой мальчик, а просто пленник, — скорбно сказал Антигон и уже хотел было раскинуть руки, но Корнелий жестом остановил его.

— У тебя преданный и молчаливый друг, — язвительно обронил Сципион. — Боюсь, он теперь знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.

Ганнибал чуть сдвинул на затылок шлем, медленно опустился на траву и смерил взглядом римлянина. По сравнению с роскошным одеянием консула — богато инкрустированный панцирь, шлем с пышным красным султаном, длинный пурпурный плащ — он в своем солдатском кожаном панцире с потускневшими бронзовыми бляхами выглядел довольно жалко. Но именно от этих двоих так не похожих друг на друга ни внешне, ни внутренне людей зависела сейчас судьба Ойкумены.

— Ave[166],— небрежно бросил Ганнибал, пристально рассматривая римлянина, который был моложе его на двенадцать лет.

— Я очень долго ждал встречи с тобой, — голос Корнелия дрогнул от волнения, он присел и подпер подбородок кулаком.

— Я тоже хотел повидать тебя, — спокойно ответил Ганнибал, — когда узнал, как ловко и умело ты захватил Новый Кархедон. По-моему, нам с тобой не нужно мериться силами. Вся Ойкумена знает, что они приблизительно равны.

Со стороны лагеря Ганнибала донесся рев слона. В жарком безветренном воздухе он прозвучал особенно отчетливо. Сципион стер улыбку с лица, принял озабоченный вид и сцепил пальцы так плотно, что побелели костяшки.

— Нам все-таки придется завтра помериться силами в этой цветущей долине, если, конечно, мы не договоримся.

— Две большие армии, — Ганнибал улыбнулся краешками губ, его руки расслабленно лежали на коленях, — два превосходных, одинаково одаренных стратега равны. Поэтому исход битвы может решить лишь случай, то есть нечто непредсказуемое. Неужели, римлянин, ты готов вверить ему свою судьбу, судьбу своих воинов и благополучие Рима? Неужели ты желаешь целиком зависеть от шара Тихе[167]? Я лично готов достичь мира с тобой на любых справедливых условиях.

— Это вам следовало сделать двадцать лет назад, когда ты осмелился напасть на союзный с нами город Сагунт.

— Ты забываешь, Корнелий, что тогдашний стратег Иберии Гадзрубал и ваш великий Квинт Фабий Максим подписали договор, по которому пунам отходили все земли южнее Ибера. А ведь именно там находилась Заканта, с которой вы уже на следующий год заключили союз. Так кто первым нарушил договор?