Здесь умирает надежда - Энн Малком

хрупкой. Он в мгновение ока принял бы на себя всю мою боль и травму, если бы такое было возможно. Исключение из правила.

— Я не буду убивать себя, — заверила я ее. — Вам не нужно звонить тому, кому вы должны звонить в таких ситуациях, давать мне успокоительное или помещать в комнату с мягкими стенами. Я обещаю, что не покончу с собой. — Я наклонила голову, думая о том, как звучали эти слова. — Конечно, это, вероятно, то, что все говорят, и в последнее время я научилась хорошо лгать, но я говорю правду. Когда я думаю о том, что Карсон взял на себя все это, этот крошечный гроб и крошечную яму… я хочу умереть.

Тина ничего не сказала. Она просто позволила мне сидеть там и томиться в этих воспоминаниях.

Гнить в них.

Я не знала, почему пошла.

Возможно, мой разговор с психотерапевтом всколыхнул все эти ужасные воспоминания, и похоронить их было уже невозможно.

Я оказалась там.

На кладбище.

Уставившись на могилу, покрытую лилиями. Свежие лилии.

Карсон положил. Я знаю, что он.

Кто еще придет положить свежие цветы на могилу нашей дочери?

Когда мои глаза нашли слова, вырезанные на белом камне, все внутри меня замерло.

Хоуп Уитни.

Бесконечно любима.

Хоуп… (с англ. «Надежда»)

«У меня не было надежды. Но я нашел ее, когда впервые посмотрел в твои глаза. Нашел еще больше, когда ты набила мое имя на своей коже. И сегодня, услышав сердцебиение нашего ребенка, я снова почувствовал это. Ты это мне подарила».

Гнев обрушился на меня, как цунами.

Я даже не помнила, как ехала туда и как я нашла его. Он сидел за письменным столом. Я никогда не видела его за письменным столом. Я уже давно не видела его при дневном свете, пока он занимался своей работой.

Я не смотрела на него при солнце. Он выглядел по-другому. Чертовски опустошенным.

Это задело меня где-то глубоко, но мой гнев был настоящим лезвием, и не притупился.

Его глаза расширились от удивления и беспокойства, когда я вошла в комнату.

Я не дала ему заговорить.

— Уитни? — закричала я.

Он удивленно моргнул.

— Уитни? — повторила я, продолжая кричать. — Ты дал ей мою фамилию. Какого хрена ты это сделал?

Он открыл рот, предположительно, чтобы заговорить, объясниться, но я не дала ему такой возможности.

— Она тоже была твоей, Карсон, — прошипела я. — Твоей. И ты не дал ей свою фамилию.

Карсон встал, обогнул свой стол, лицо его смягчилось.

— Рен, — пробормотал он.

Я вздрогнула, подняв руку.

— Не смей приближаться ко мне, — прорычала я. Моя рука дрожала. Все тело напряглось.

Карсон остановился, его челюсть застыла.

Я посмотрела на него. Его плечи казались шире, костюм выглядел так, словно с трудом приспосабливался к его растущим мышцам. Однако углы его лица казались более резкими.

Этого человека я любила.

Он читал гребаные любовные романы, готовил потрясающие макароны с сыром и в глубине души хотел семью.

Я вспомнила, как Джей вчера баюкал Руби, с чистым благоговением в взгляде.

Карсону я не смогу это дать. Что бы ни случилось, независимо от того, сколько я просижу у психотерапевта, если я впущу Карсона обратно в свою жизнь, я не смогу сделать ему подарок, которого он больше всего заслуживал.

Осознание ударило прямо в грудь.

Я держалась за него, хотя и держала на расстоянии. Цепляясь за надежду, что мы найдем дорогу обратно друг к другу, независимо от того, что я сказала Стелле.

Но Хоуп похоронена в земле с лилиями на могиле.

— Мы должны воспринимать это как благословение, — сказала я ровным голосом, хотя слова резали меня изнутри. — Ничего не получится. — Я помахала руками между нами, удивленная тем, что воздух был таким разреженным. Я едва могла дышать. — Ты преступник. — Я сглотнула, понимая, что мне придется перевернуть всю эту гребаную ситуацию как в Белом Клыке (прим. пер.: Когда вы отгоняете кого-то, о ком заботитесь, потому что не хотите, чтобы они пострадали. Как сцена из Белого Клыка, где ребенок бросает камни в своего волка, чтобы спасти его.).

Другими словами, я как ребенок, бросающий камень в любимое животное, чтобы спасти его.

Мне придется прогнать Карсона. Заставить возненавидеть меня. Мысль о том, чтобы причинить ему боль, была лезвием в моей душе, но обрекать его на бесплодную жизнь со мной — еще хуже.

— Стеллу похитили, когда она была беременна, — сказала я. — Она выжила, ребенок выжил, но все могло быть совсем по-другому. Твоя жизнь не такая, как моя. И лучше, чтобы мы поняли это, пока не стало слишком поздно. — Я втянула воздух, полный битого стекла. —