Приглашение в зенит (авторский сборник) - Георгий Гуревич

Вот сидим мы за ужином — семь замученных, отяжелевших от усталости существ в одинаковых сизо–голубых комбинезонах и одна элегантная дама в белом атласе с гипюром — Джэтта. Мы вымотаны, тяжко дышим, лениво ворочаем челюстями. Разговор ведет Джэтта.

— Вам нравится мое платье, девочки? К сожалению, я не успела спороть кружева. Кружева выходят из моды, последний шик — это отделка натуральным мехом. Гарнитур в одной тональности: черный бархат с чернобуркой, белый атлас с горностаем. Сдержанность — признак утонченного вкуса. Я обязательно закажу феям отделку из горностая.

Я смотрю на Рэя выжидательно. По–моему, он, а не я должен воспитывать свою принцессу, внушать ей, что мы летим не за нарядами для наших жен.

И тут Слово берет Сэтта:

— Ах, миленькая, у каждой свой стиль. Я брюнетка, мне к лицу яркое. Лично я возьму что‑нибудь броское: скажем, терракота с отделкой из рыжей лисы. Два хвостика крестом на груди.

Кто же кого перевоспитывает в нашем корабле?

— “Не думать о себе, не учиться, не любить… Для всех, для всех, не для себя…” — напоминаю я слова клятвы.

И ожидаю, что меня поддержат мужчины. Но они принужденно молчат. Прячут глаза. Всем неловко, как будто я сказал какую‑то банальную пошлость. После долгой паузы Гэтта открывает рот:

— Гэй, нельзя быть таким ортодоксальным, таким неуклонно правильным двадцать четыре часа в сутки. Женщина несчастна, если хотя бы полчасика в день она не проводит перед зеркалом.

Я молчу потрясенный. Не слова Гэтты поражают меня, а тон: не дружески–насмешливый, не шутливо–кокетливый, а раздраженный. Гэтта сердится на меня. За что?

За что Гэтта сердится? Невольно я думал об этом, ворочаясь, и думал днем во время работы, монтируя очередной гипотермический саркофаг, четвертый по счету.

— Почему ты не возражал Гэтте? — сказал я Пэю. — Что это за фигура умолчания? Разве я единственный помню цель полета?

Друг мой тяжко вздохнул, набрал полную грудь воздуха, как будто собрался нырнуть:

— Гэй, мне надо поговорить с тобой.

— Здрасте! А чем мы занимаемся сейчас?

— Нет, поговорить принципиально. Есть обстоятельства, Гэй, когда трудно сохранить объективность… Впрочем, я надеюсь, ты поймешь меня… и это не помешает нам в дальнейшем… как и в прошлом, сохранить, одним словом… Понимаешь, что, живя столько времени рядом, не мог же я остаться равнодушным… Тем более что ты обращал мое внимание на достоинства и сам виноват отчасти, поскольку я не мог не прислушиваться и не согласиться в конце концов…

— Остановись, Пэй, тебя что‑то заносит на обочину. Ты запутался во вводных предложениях. Вздохни еще раз, соберись с мыслями. Вспомни суть. Теперь излагай. Суть в том, что…

— Суть в том, что я полюбил Гэтту и сделал ей предложение.

— Ишь ты какой храбрый! — Не принимал я всерьез мое зеркало. — А она что?

— Она согласна. Завтра свадьба. Все уже знают, кроме тебя.

— Что? Что–о-о?

Я без стука ворвался в комнату девушек. Кто‑то, взвизгнув, скрылся под одеялом…

— Гэтта! — заорал я. — Это недоразумение! Ты же знаешь, что я люблю тебя, мы любим оба, всегда любили. Не делай глупости со зла, от нетерпения, от дурости. Опомнись, Гэтта, нельзя быть женой кого попало: тени, зеркала, библиографического справочника. Гэтта, одумайся!

И вдруг я захлебнулся, увидев ее глаза, такие усталые, такие грустные и… спокойные.

— Не кричи, Гэй, не кипятись, — сказала она. — Нет никакого недоразумения, все продумано и прочувствовано. Верно, я любила тебя прежде, но очень устала любить. Ты трудный товарищ, Гэй, неприятный даже со своей рациональной одержимостью. Ты смотришь поверх головы, в далекие дали, озабочен делами всех народов планеты и не замечаешь живущих рядом, для близких тебе не хватает тепла. Тебе в жены нужна какая‑то сверхгероиня, полная самоотречения, готовая любить, ничего не получая взамен, такая, чтобы взвалила себе на плечи все заботы обоих, стояла бы на страже при твоей персоне, грудью прикрывала бы тебя от мелкой житейской ряби. А я? Я обыкновенная девушка, хочу внимания и ласки, не согласна быть третьестепенным придатком мужа, хозяйственной деталью его славной биографии. И не согласна ждать десять лет, пока он соизволит заметить, что я уже увяла, старею, пока соблаговолит жениться на мне из жалости и чувства долга.

— Гэтта, все это ерунда! Ты устала, у тебя минутная слабость. Опомнись! Если только есть любовь…

— В том‑то и дело, что любви нет, Гэй. Была, а теперь нет. И прошу тебя, не устраивай сцен. Посторонись, дай дорогу моему будущему мужу. Пэй, не надо сжимать кулаки, меня не придется защищать. Вот Гэй уже успокоился. Ты слышал, Гэй? Выйди за дверь, я тебе сказала.

Подлая, подлая, подлая! Изменница! Джэй в юбке! Хаффат!

А Пэй‑то хорош! Верный друг, опора и зеркало! Ну почему, почему он влез между нами со своей любовью? Собственного мнения нет, собственного вкуса нет, мой позаимствовал. Этакий подсознательный комплекс: подражатель завидует своему образцу; отбить у образца невесту — значит превзойти, отомстить за превосходство. Старинная сказка: тень побеждает и губит своего хозяина.

Ерунда, ерунда, литературщина! Гэтта права: сам виноват, виноват сам. Верхоглядствовал, глаза уставил в бинокль и споткнулся на первой жизненной кочке. Дали видел, души ближнего не принимал во внимание. Сам виноват, сам, сам, сам!

Ну вот и будь сам собой: личностью без личной жизни. Кажется, ты проверял блок управления термостата? И проверяй, будь добренький, проверяй со вниманием, пожалуйста! Омметрик к зажимчикам? Еще раз. Вот так, теперь наоборот. Сними показания, запиши в журнал для порядка. А что там сейчас в комнате Гэтты? Цыц, не смей скрежетать зубами! Там личность с личной жизнью, а ты безличная. Твое дело — цифры в журнале испытаний. Не в ту графу, идиот!

Слишком занятый собственными переживаниями, я избегал товарищей, не слышал их бесед и не замечал, как идет в умах брожение. И был поражен, когда однажды за ужином до меня донеслось воркование Джэтты:

— Мы с Рэем очень любим цветы, на всем участке у нас будут клумбы. Никаких ягодников и яблонь, ведь феи и так доставляют свежие ягоды в любое время года. В центре сада — куртина с крупными цветами: астры, георгины, гладиолусы и яркий бордюрчик — конечно, настурции или анютины глазки. Даже незабудки хороши на бордюре, они такие простенькие, непритязательные, стыдливо–наивные. Конечно, двадцать соток на семью — скромненький участок, особенно не развернешься. Но думаю, что папа не будет упрямиться, уступит нам не четвертую долю, а треть или даже половину.

Я был настолько взбешен, что орать не стал.