Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы - Елена Арсеньева

– Да это ж зверство какое…

– Ну, что ты с этими властителями поделаешь, Петрушка. Вот такие они, и наше дело не судить их, а защищать. Ну так вот, слушай. Кроме того, что Бастилия – тюрьма, это еще и немалый арсенал. Уверяю тебя, мятежников влечет вовсе не идея освобождения заключенных. Не сегодня завтра войдут в Париж, а может быть, уже сейчас входят в него королевские войска из Версаля. Еще вчера народ бросился к лавкам оружейных мастеров, все лавки и мастерские были мгновенно опустошены. Кинулись во Дворец инвалидов, где тоже хранилось оружие. Сколь слышал, командир гарнизона дворца Безанваль пытался вступить в переговоры с толпой. Но толпа не расходилась, а с силой ворвалась во двор. Офицеры, потерявшие веру в своих солдат, не решились пустить в ход оружие. Безанваль со своим отрядом вынужден был удалиться. Народ ворвался во Дворец инвалидов, захватил 32 тысячи ружей, но пороху найдено было мало. Бросились в Арсенал, но и там пороху почти не оказалось. Порох был заранее перевезен в Бастилию! И вот почему они рвутся туда, как голодные крысы к наполненным амбарам.

– Что же делать нам теперь?

– Я виделся вчера со всеми нашими молодыми русскими. Я в них не сомневался, и правильно делал. Они не станут вмешиваться в бунт из чистого любопытства или озорства, не станут печь каштаны на чужом огне.

– Каштаны?! Это такие катышки, вроде конского навоза, которые тут жарят и едят? Фу, гадость, однако! Наша печеная картошка не в пример слаще!

– Земли тут мало – картошкой засадить, чтобы всем хватало полакомиться. А каштаны на деревьях растут не вширь, а ввысь. Места много не занимают. Вот и пользуются… Да ладно, французы вообще чудной народ. Ты еще не знаешь, каких осклизлых морских существ они почем зря лопают да похваливают! А улитки? А лягушки?!

– Неужто и лягушек едят?! Спятили! Воистину спятили! Теперь понимаю, почему страна ополчилась на властителей: все в одночасье спятили, лягушачьего мяса наевшись!

– Спятили, верно ты говоришь, Петруша. Но вернемся к нашим мутонам[79], то бишь к нашим двум молодым упрямцам, Новикову и Радищеву. Чует мое сердце, нынче они непременно к Бастилии потащатся. Иди туда, ищи их, останови, остереги. Спаси души от греха разрушения, слышишь?

– Я постараюсь, Иван Матвеевич, клянусь!

– Постой-ка, Петруша. У тебя есть оружие?

– Какое оружие? Я человек мирный.

– Мирный, да не к мирным идешь. Нож есть?

– Ну дорожный, каким я хлеб резал, да и тот в котомке моей остался.

– Вот этот возьми. Спрячь его под рубаху, держи в ножнах, больно востер он, да несколько раз попробуй его, удобен ли, как в руку ложится, как его удобней выхватить, случись что. Кто знает, может, он тебе жизнь спасет… Идешь-то в разбойничье логово, а с волками, сам знаешь, жить – по-волчьи выть.

Наши дни

На улице было полутемно, ветрено, пустынно. Алёна шла по Покровке – все же пешеходная улица, тут ни на джипах, ни на каких других машинах не больно-то разъездишься, – но все же старалась держаться поближе к дверям магазинов. До восьми оставалось пять-десять минут, все закроется, пути отступления будут отрезаны, надо спешить!

Пока шла от Пискунова до площади Минина, более или менее вырисовался план действий. Ужасно, ну просто ужасно не хватало тетрадки в клеточку, ручки и ее колпачка. То есть все это лежало в сумке, но сейчас Алёна просто не могла себе позволить зайти куда-то, ну, например, в кафе «Мишель», заказать кофе и посидеть, подумать, позаписывать свои странные, парадоксальные, но, похоже, правильные выводы. Во-первых, опасно. Люди, против которых она нечаянно начала играть, рисковые, соображают быстро, ну а за тем, чтобы сунуть руку в карман и выхватить пистолет, не то через карман выстрелить в зарвавшуюся писательницу, у них тоже не заржавеет. Досидишься этак до выстрела через витринное стекло и рухнешь, выронив на пол тетрадку и ручку, а колпачок зажав в зубах… неэстетично! А во-вторых, времени нет рассиживать. Опасно. И надеяться можно, как сплошь и рядом бывает в жизни, только на себя. Не то чтобы только, но преимущественно.

Но сначала надо кое-что проверить. Прежде чем вызывать на подмогу кавалерию, которая на сей раз представлена ну просто-таки, можно сказать, императорскими отборными кавалергардами, следовало в последний раз уточнить, не нафантазировала ли себе кое-что писательница Дмитриева, не перепутала ли она, как это порой с ней бывало, реальность с вымыслом.

Для этого нужна была минутка или полторы полной безопасности и уединения.

«Может, такси взять?» – подумала Алёна, но тут же отказалась от этой мысли. В случае чего на таксиста надежды никакой. Эти ребята храбры только деньги вынимать из пассажиров, а защищать их от внезапно надвинувшейся опасности – ни, нема дурних! С другой стороны, своя рубашка ближе к телу, и это правда.

Жаль, сберкасса уже закрыта. Она недавно начала работать после ремонта, сияла ну просто невозможной чистотой, и охранники были ну очень ражие и глазастые. Такие мигом приведут в действие табельное оружие, даже и думать не станут, стоит только почуять даже намек на некий неадекват! Может, палить и не станут, но палками резиновыми приложат дай боже, и наручники тоже в ход пойдут.

Ах да, наручники! Алёна сунула в сумку свой трофей, который мог привлечь нездоровое внимание какого-нибудь невесть откуда взявшегося милиционера, и вошла в книжный магазин.

– Через пять минут закрываемся, – предупредила донельзя уставшая продавщица на входе. – Вера, повесь табличку, чтобы никто больше не входил!

Алёна одобрительно кивнула и зашла за ближайший стеллаж, который прикрывал ее от окна. Достала телефон, посмотрела на список вызовов, которые делала с утра. Ага, вот телефон Оперного.

– Добрый вечер, скажите, пожалуйста, Петр Фоссе сегодня занят в спектакле?

– Нет, а кто его спрашивает?

– Ну, это… по личному делу. Извините, а нельзя ли у вас узнать его телефон?

– Конечно, конечно, можно, пожалуйста, записывайте! Вам какой, домашний или сотовый?

Алёна опешила и даже, отодвинув мобильник от уха, посмотрела на него недоверчиво. Честное слово… странно! Обычно телефоны актеров никому не дают, чтобы их личную жизнь не нарушали назойливые поклонницы. Не факт, что у Фоссе таковые имеются, конечно, а впрочем, пуркуа бы не па, как говорят, вернее, как не говорят французы?

Тем, что само идет в руки, грех не воспользоваться.

Она выхватила из сумки ручку и тетрадку:

– Э… говорите, я записываю!

Номера были ей продиктованы и даже повторены на всякий случай.

Алёна нахмурилась. Что-то здесь не то…

– А извините… может, вы и адрес домашний дадите?

– Конечно, конечно, записывайте!

Был продиктован и адрес, и даже объяснено, что все подъезды со стороны улицы закрыты, входить в дом следует со двора.

– Спасибо, – поблагодарила настороженно Алёна. – А что, скажите, вы всем подряд даете координаты актеров?

– Ну что вы? – обиделись на том конце провода. – Ни в коем случае, это строго запрещено! Но Петр Альбертович (у Алёны глухо стукнуло сердце – да, все правильно!) очень просил, очень… – Она кокетливо выделила голосом слово «очень», голос стал сладкий, словно после коробочки «Рафаэлло», но Алёна подумала, что, наверное, конфетами дело не обошлось, Фоссе наверняка добавил чего-нибудь более весомого, грубого, зримого для такой покладистости. – Просил, если позвонит девушка и будет его спрашивать, немедленно сказать ей все: и адрес его, и все телефоны.

«Опаньки!» – как выразился бы какой-нибудь экстремальный персонаж писателя Бушкова.

– А… он не сказал, как зовут девушку? – осторожно поинтересовалась она.

– Алёна, – ответила вахтерша простодушно – и вдруг засуетилась: – Ой, а разве вы не девушка? Не Алёна?!

– Алёна, Алёна, – успокоила ее наша героиня и положила трубку, оставив вопрос о том, девушка она или не девушка, открытым.

Как интереееесно… Фоссе, кажется, полный дурак и, что хуже, всех подобными себе полагает. Интересно, он сам надумал расставить простодушную ловушку – выкопать, так сказать, яму ближнему своему… можно употребить и неблагозвучный синоним этого слова! – или ему посоветовал некто… некто, прибывший из далеких краев и имеющий большой опыт в том, как сваливать в… яму тех, кто осмелится встать посреди дороги?

– Магазин закрывается, девушка, вы что, решили здесь ночевать остаться? – раздался рядом возмущенный вопль, и Алёна спохватилась, что забыла о времени.

– Извините, ой, извините…

Сопровождаемая выразительно-осуждающим молчанием продавцов и охраны, она вылетела из книжного и кинулась было к площади Минина, но притормозила. Слишком много открытого пространства. Опасно.

Остановилась на краю площади, прикрытая с одной стороны горсткой угрюмых таксистов, бесплодно ожидающих пассажиров (здешние обитатели славились непристойно задранными ценами, немного находилось лохов садиться в их обшарпанные колымаги на колесах), а с другой – бронзовой статуей (чуть выше человеческого роста) городового начала ХХ века. Алёна, как и все, пожалуй, нижнегорьковцы, его обожала и вполне могла доверить ему собственную жизнь. Стоя рядом с городовым, она выжидала удобного момента. С одной стороны, более или менее плотной группы народу, с другой – появления троллейбуса, который готовился бы развернуться на площади и идти по Варварке. И вот такой момент выпал! Под прикрытием группы отвязного молодняка, которому приспичило покинуть ночной клуб «Авентура» и искать приключений где-то в другом месте, она перебежала площадь и вскочила в троллейбус очень удачно – за миг перед тем, как он тронулся. И она могла быть уверена, что вслед за ней никто не ворвался в вагон. И по крайней мере на одну остановку она может освободиться от страха за свою жизнь… вернее, от страха за то, что ее собьет пуля влет, как неосторожно взлетевшую птаху, и она не сможет рассказать… поведать… никому не сможет сообщить о своих поразительных открытиях!