След грифона - Сергей Максимов

Хозяин кабинета выбил в большую хрустальную пепельницу трубку и стал набивать свежим табаком. Делал он это не спеша и достаточно долго. Мертвая тишина повисла вместе с табачным дымом в пространстве высокого кремлевского кабинета.

– Вы вот что мне скажите, генерал, – раскурил трубку Сталин. – Почему, по-вашему, Степанов снабжал органы сначала ВЧК, а затем ОГПУ информацией об антисоветских организациях? Почему занял такую позицию по отношению к Троцкому? Что это? Вам объяснили, что мы давно косвенно сотрудничаем со Степановым?

– Объяснили в общих чертах, – ответил за Суровцева Фитин.

– А вы, товарищ Фитин, пока помолчите, – одернул Павла Михайловича Сталин. – Помолчите. И тоже подумайте, почему царский генерал – генштабист, контрразведчик – помогал большевикам в таком непростом деле.

Вопрос о Троцком был не такой простой, как могло бы показаться на первый взгляд. Расскажи Суровцев всю правду, выкажи осведомленность в вопросах финансирования дореволюционной и послереволюционной деятельности Троцкого, и пришлось бы признать, что и источники финансирования деятельности Ленина ему тоже известны. А чем лучше связь Троцкого с зарубежными банкирами, с матерой английской и молодой американской разведками, чем связи Ленина с немецким Генеральным штабом? И с деньгами тех же банкиров, «отмытыми» через немецкие банки? Суровцев понял, что вопрос Сталина – скорее тест на его, Суровцева, лояльность. А также и тест на умение мыслить и умение держать язык за зубами.

– Здесь много всего намешано, – точно размышлял вслух Сергей Георгиевич. – Но доминирует личная неприязнь. Да это и понятно. И дело даже не в том, что Лев Давидович по психологии своей садист. Троцкий всегда слишком беззастенчиво приторговывал своими политическими взглядами.

Сталину понравился такой ответ. Генерал выдержал первое испытание. Сказал главное. Коснулся только кроваво-торгашеской сущности Троцкого. Кто-кто, а он, Сталин, доподлинно знал, что опубликование документов тайной дипломатии царского правительства наркомом иностранных дел Троцким, а затем неприкрытое желание сдать англичанам Архангельск и затопить Балтийский флот уже наркомом военных дел Троцким – все это прямое отрабатывание взятых в долг денег. Как, впрочем, и Брестский мирный договор – отрабатывание Лениным денег немецких. И опять же только Троцкий сумел и с Лениным договориться, и свое не упустить. Чего только стоит его знаменитое «ни мира ни войны», произнесенное во время переговоров в Брест-Литовске! И что садист – тоже верно. Одно дело убивать, когда в этом есть необходимость, и другое – когда просто хочется убивать без причин, для удовольствия. Реки пролитой крови история готова простить – мало ли крови пролил тот же Иван Грозный или Наполеон, – но вот торгашество государственными интересами муза истории Клио не прощает. Печать вечного позора намертво ложится на государственного деятеля, который пренебрег интересами страны, его породившей. «Хорошо он сказал про торгашество», – еще раз отметил Сталин.

– А может быть, со стороны Степанова это простое проявление антисемитизма? – не оставлял Суровцева вождь.

– Во мне течет не только русская кровь. Я достаточно болезненно относился к любым проявлениям ксенофобии, – опять размышлял Суровцев. – Со всей ответственностью заявляю: антисемитизм генерала Степанова всегда ограничивался рамками преданности общему делу и личными качествами человека.

«Умен, – думал Сталин, – но дело, которое ему предстоит поручить, как раз и требует именно ума. И еще вот это труднообъяснимое качество русских офицеров! Вот не хватает этого у нынешних командиров!» Вождю не хотелось пользоваться словом «благородство», но он понимал, что вот этот человек действительно «их благородие». Такие же «их благородия» нынешний маршал Шапошников и генерал Шиловский.

– Хорошо. Оставим мерзавца Троцкого, – покровительственно подвел черту Сталин. – Но как быть с таким отношением генерала Степанова к Савинкову, к Рейли, к РОВС?

– Это еще проще, товарищ Сталин.

Сталин отметил это первое привычное для его уха обращение к нему из уст человека, вероятно, никогда не произносившего слова «товарищ Сталин».

– Нравится это ему или не нравится, – продолжал Сергей Георгиевич, – но существует новое государство. И это государство остается Отечеством. И любая деятельность, направленная против этого государства, направлена против Родины.

– Я понимаю так, что вы и за себя говорите? – спросил вождь.

– Безусловно.

– Товарищ Фитин, я думаю, с Вальтером вам все понятно. Работайте, – то ли приказал, то ли пожелал Сталин. – А теперь о Финляндии и о Маннергейме. Что у вас есть? Да вы присаживайтесь. В ногах правды нет.

Суровцев присел за стол зеленого сукна. Фитин продолжал стоять.

– Мне так удобнее докладывать, товарищ Сталин, – сказал он.

– Ну раз удобно, докладывайте, как вам удобно. А мы с генералом послушаем вас сидя.

– По нашим данным, Гитлер выражает постоянное недовольство политикой Финляндии, а также главнокомандующим бароном Маннергеймом.

– Что сам барон? – спросил вождь.

Фитину нечего было ответить. На территории Финляндии, кроме собственной контрразведки, высокопрофессиональной и прекрасно организованной, работали и немецкие спецслужбы. Гестапо и СД ревниво отслеживали все действия финской разведки и контрразведки, а также работу финского правительства и верховного главнокомандующего республики. Финское направление было для советской разведки изначально крайне запущенное и бесперспективное. Еще во время Гражданской войны барон Маннергейм привлек на службу лучших офицеров русского Генерального штаба. В том числе и офицеров контрразведки. Сколько ни бились ВЧК, а затем ОГПУ и НКВД, а наладить агентурную работу на территории Финляндии не смогли. Так же, почти с нулевым результатом, работала там и советская военная разведка. Финляндия оказалась слишком мала, чтобы разведчику в ней быть незаметным. Советско-финская война зимой 1939-1940 года со всей очевидностью показала не только неготовность СССР к войне, но и то, что финская армия, несмотря на свою малочисленность, является наиболее боеспособной во всей Европе, если не в мире. А это было неприятно осознавать великим державам. Утешало всех только то, что она малочисленная. Когда в разговоре с Судоплатовым Суровцев говорил, что советско-финская война – реванш белогвардейцев за войну Гражданскую, он был недалек от истины. Бывший русский генерал, барон Карл Густав Маннергейм принес в организацию Вооруженных сил Финляндии лучшие традиции русской армии. Финская армия 1940 года по своей организации, по сплоченности и самоотверженности была больше русской, чем Красная армия, где все традиции официально начинались с Гражданской войны. Не всегда лучшие, прямо скажем, традиции. Руководящая роль Коммунистической партии часто дорого обходилась Вооруженным силам.

– Вам нечего нам сообщить? – обратился Сталин к Фитину.

Павел Михайлович не успел даже ответить.

– Садитесь, – как раздосадованный учитель нерадивому ученику, протяжно произнес вождь.

Он и без Фитина знал, что Гитлер не может быть доволен Маннергеймом. Будучи союзницей Германии, Финляндия явно уклонялась от активных действий на ленинградском направлении. Оно и понятно. Даже беспорядочно отступая, неся ни с чем не соизмеримые потери, Красная армия все же перемалывала дивизии противника. Сил малочисленной финской армии было недостаточно для такой крупномасштабной войны. Барон Маннергейм явно не собирался потворствовать агрессивным амбициям Гитлера за счет истребления финского народа.

– Как давно вы лично знакомы с бароном? – обратился Сталин к Суровцеву, и тот стал подниматься из-за стола. – Да сидите вы, – одернул его вождь.

Сам между тем встал и стал медленно ходить за спинами сидящих. Тоже отточенный прием общения с подчиненными, которые были вынуждены постоянно оборачивать голову назад, чтобы отвечать Сталину на его вопросы.

– Первое знакомство состоялось на квартире генерала Степанова летом 1915 года после моего возвращения из кайзеровской Германии. Где, кстати, и состоялась моя первая встреча с Вальтером. Затем мы неоднократно встречались с бароном во время моей работы в Генштабе.

– Мне докладывали, что последняя ваша встреча с Маннергеймом была уже во время Гражданской войны. Что это была за встреча? – Взгляд Сталина буквально сверлил Суровцева.

– Наша встреча обескуражила барона. Речь шла о выступлении финской армии на стороне Белого движения. Маннергейм был готов выступить против, – чуть сбился Суровцев.

– Против нас, вы хотели сказать, – помог ему вождь.

– Против вас, – не стал кривить Сергей Георгиевич.

– А условием такого выступления могло быть признание независимости Финляндии?