Через годы и расстояния (история одной семьи) - Олег Трояновский

В действительности вывод войск из этих двух стран начался не столько из-за стремления нормализовать отношения с КНР, сколько по другим причинам. Уже ни для кого не было секретом, что в Афганистане мы попали в тупиковое положение в военном плане и несли колоссальные потери в плане политическом.

Что касается Монголии, то наше посольство в Улан-Баторе давно уже информировало Москву, что присутствие советских войск было причиной многочисленных неприятных инцидентов. В своих сообщениях из Пекина мы, в свою очередь, указывали, что в свете новой ситуации, которая возникала на Дальнем Востоке, представлялось весьма маловероятным, чтобы Пекин испытывал какие-либо агрессивные намерения в отношении Монголии.

Было очевидно, что все это произвело впечатление на Пекин. Когда через три года Дэн Сяопин встретился с Горбачевым, он заметил, что, ознакомившись с владивостокской речью, китайское руководство пришло к выводу о начале существенных перемен в политике Москвы. И в самом деле, постепенный вывод войск из Монголии и Афганистана означал, что процесс устранения двух из трех так называемых препятствий начался.

Отмечая положительный характер владивостокской речи, китайские представители были, конечно, далеки от того, чтобы броситься нам в объятия. Министр иностранных дел У Сюэцянь тут же выразил озабоченность по поводу того, что советский руководитель фактически обошел вопрос о Камбодже. И заявил, что китайская сторона заинтересована, прежде всего, в справедливом и разумном урегулировании камбоджийского вопроса.

В свою очередь, Дэн Сяопин в сентябре 1986 года в интервью американскому телевидению говорил о готовности встретиться с Горбачевым, если Советский Союз предпримет «конкретные шаги с целью вывода вьетнамских войск из Камбоджи». Если СССР, сказал он, сможет содействовать этому, то основное препятствие на пути восстановления китайско-советских отношений отпадет.

Камбоджа действительно представляла главную трудность, ибо решение о присутствии там вьетнамских солдат зависело не от Советского Союза. К весне 1988 года начали появляться кое-какие признаки прогресса. В мае было объявлено, что Ханой выведет 50 000, или примерно четвертую часть, своих войск к концу 1988 года и остальные — к концу 1990 года. Еще один шаг вперед был сделан в июле 1988 года, когда Советский Союз дал согласие начать двусторонние переговоры с Китаем по камбоджийской проблеме. Наконец несколько позже удалось убедить китайцев вступить в прямые переговоры с Вьетнамом. И была достигнута договоренность начать многосторонние переговоры в рамках ООН.

Было бы ошибкой полагать, что советско-китайские отношения улучшились лишь потому, что это отвечало интересам Кремля. Верно лишь то, что в течение всего периода с 1986 по 1989 год инициатива находилась на стороне Москвы. Но можно не сомневаться, что к середине 80-х годов китайские руководители начали осознавать, что международное положение КНР становилось менее благоприятным, особенно в результате разрядки напряженности между СССР и США. По мере того как «холодная война» подходила к концу, так называемая «китайская карта» становилась менее важным фактором на международной арене. Кроме того, китайские руководители, видимо, пришли к выводу, что быть орудием в чьих-то руках не самая выгодная, да и не самая достойная позиция, особенно когда в Вашингтоне открыто говорили об использовании «китайской карты». Не случайно Дэн Сяопин заявил, что отныне Китай не будет картой в чьих-либо руках и если кто-либо будет играть в «китайскую карту», то только сам Китай. Собственно говоря, сама основа американо-китайских взаимоотношений требовала пересмотра и перестройки. Эти взаимоотношения были сконструированы, исходя из того, что США и КНР имели общую заинтересованность в противостоянии «советской военной угрозе». Теперь это уже не отвечало новым реалиям жизни.

Сближение Китая с Советским Союзом диктовалось и процессами внутренней политики, которые были созвучны в обеих странах. Правда, во многих отношениях Китай пошел значительно дальше по пути к рыночной экономике, и это давало нам возможность почерпнуть много полезного из нововведений, которые осуществлялись там. К сожалению, сведения, которые черпали многочисленные визитеры, приезжавшие из СССР, чтобы ознакомиться с китайским опытом, и информация, поступавшая из посольства, не изучались должным образом теми, кто определял политическую линию в Москве. Разумеется, было бы неразумно копировать китайский опыт подобно тому, как в 50-х годах китайцы копировали советский опыт, что в конечном итоге приводило к пагубным последствиям. Но если бы мы использовали те элементы китайских экономических реформ, которые можно было бы адаптировать к нашим условиям, то это, несомненно, помогло бы избежать многих ошибок и подводных камней. Остается только сожалеть, что имевшиеся возможности не были использованы должным образом.

Некоторые из этих соображений я высказывал в китайских аудиториях, и это льстило слушателям. Еще бы: Москва уже не претендовала на роль носительницы высшей истины и признавала, что многому может поучиться у Пекина. Все это вместе взятое, не говоря уже о богатейших перспективах экономического сотрудничества между двумя странами, создавало настроение и политический климат, благоприятствовавший примирению между двумя великими державами.

Решающий прорыв произошел в конце 1988 года, когда Москву посетил министр иностранных дел Цянь Цичень. Здесь я хочу посвятить несколько строк этому видному китайскому дипломату, который позднее стал членом политбюро и заместителем премьер-министра, сохранив за собой пост министра. Впервые я познакомился с ним в 1985 году в Нью-Йорке на сессии Генеральной Ассамблеи, посвященной 40-летию ООН. Он сопровождал прибывшего туда главу китайского правительства. Мы мирно поговорили с ним под перекрестными взглядами дипломатов западных стран, для которых не было тогда сюжета более захватывающего, чем советско-китайские отношения.

После моего приезда в Пекин у нас с Цянь Циченем установились ровные, можно, сказать, доброжелательные отношения. Разумеется, каждый защищал позицию своей страны, но это делалось в спокойных, выдержанных тонах: Цянь Цичень — глубокий знаток советско-китайских отношений. Это естественно, учитывая, что он практически всю свою жизнь занимался именно этой сферой внешней политики Китая. Это была его вотчина, и он, мне кажется, получал удовлетворение от этого. Впрочем, его познания в других областях международных отношений были не менее обширными. Мне нравился Цянь Цичень, и с самого первого знакомства я стал относиться к нему с уважением.