Небо над бездной - Полина Дашкова

Муха наконец слетела с насиженного местечка, заметалась под потолком.

Все было настоящее. Бланк, печати. Подпись Мухина и, что самое удивительное, подпись Уншлихта. Федор быстро задрал свой джемпер, извлек письмо. Оловянные пуговки вспыхнули, пухлые пальцы потянулись к пожелтевшему листку почтовой бумаги. Обмен произошел мгновенно, письмо исчезло в кармане пышных галифе.

– Семь дней у вас, месье, начиная с сегодня, семь дней, потом окно закроется, – чуть слышно проворковал Мухин по-французски.

Федор сунул постановление в карман сорочки, туда, где прежде лежало письмо, и услышал громкий, настойчивый стук в дверь.

Следователь в два прыжка подскочил, повернул ключ.

– Почему вы заперлись, Мухин? Вот телеграмма от товарища Дзержинского. Читайте.

В кабинет вошел Бокий, с ним еще двое из спецотдела, шифровальщики. Федор выскочил в коридор. Таня стояла у двери, прислонившись к стене.

– Читать разучились? – послышался из кабинета сердитый голос Бокия. – Уши, надеюсь, не заложило? Слушайте: «Уншлихту. Что с дочерью проф. Свешникова? Разобраться срочно. Если только из-за доносов посадили, отпустить. Доносчиков надо сажать за клевету. Дзержинский».

– Так уж разобрались, товарищ Бокий, вот у товарища Агапкина постановленьице, лично в руки ему отдал, – светло заулыбался Мухин.

Таня стала медленно сползать вниз по стене. Федор подхватил ее, хотел взять на руки, но она прошептала:

– Дойду сама, теперь дойду, не бойся.

В кабинете Бокия ей дали горячего сладкого чаю. Вернулся Глеб Иванович.

– Машина ждет, отвезешь Таню домой и сразу назад, ко мне. Слушай, Федя, как тебе это удалось?

– Мне? – Федор удивленно вскинул брови. – Глеб Иванович, вы же сами зачитали телеграмму, там все ясно сказано.

– Ничего там не сказано. Очередная просьба разобраться, и только. Покажи-ка мне постановление.

Федор вытащил заветную бумажку. Бокий долго, хмуро ее разглядывал.

– Уншлихт подписал. Удивительно. Ничего не понимаю. Ладно, пойдемте, провожу вас. Ей надо скорее домой.

Вуду-Шамбальск, 2007

– Фазиль, если бы ты встретил этого Хзэ, ты бы что сделал? – спросил Дима.

– Я бы его не узнал.

– Ну, а вдруг ты бы увидел, что человек не отбрасывает тени?

– Мне он не явится, я ему на фиг не нужен, да и все равно ничего сделать нельзя, у него любая рана сразу заживает. Слушай, зачем я с тобой связался? Вот, мы уже приехали. Видишь, ворота заперты наглухо. Вышки. Думаешь, там в честь праздника нет никого? Они, между прочим, имеют право открывать огонь на поражение, если кто-то попытается незаконно проникнуть на территорию дворца.

– Сейчас я выйду и тихо перелезу. Можешь меня не ждать, уматывай, – сказал Дима и открыл дверь.

Вьюга утихла, но ветер был сильный. Фазиль погасил фары, заглушил мотор. Дима стоял возле машины, задрав голову, и смотрел в небо. От одной из плоских башен дворца отделилось темное пятно, нырнуло в облако, исчезло, опять появилось. Порыв ветра донес тихий стрекот. Выглянула луна, стало видно, что в облаках летит вертолет. Фазиль тоже вылез из машины, встал рядом, взглянул на вертолет и сказал:

– К развалинам полетели. Йоруба развлекается, решил покатать кого-то.

– Быстро в машину! – скомандовал Дима. – Разворачивайся, едем туда.

– Хочешь поймать Йорубу и пожаловаться ему на грубость сотрудников службы безопасности? – усмехнулся Фазиль.

– Нет! Я буду там ночевать!

– Неплохая идея, – Фазиль развернул машину, – я, пожалуй, тоже там останусь. В жилом корпусе есть пара комнат с койками. Душ горячий.

По пустой трассе на бешеной скорости домчались до зоны всего за час. Фазиль погудел перед воротами. Они не открылись.

– Интересные дела, – он вылез из машины, принялся колотить в калитку.

Дима тоже вылез, поднял голову, встретился взглядом с видеокамерой. Фазиль барабанил кулаками, бил ногой, подошел к машине, опять стал сигналить, изо всех сил. Он завелся.

– Вот придурок! Видит нас, сволочь! Если и дрых, так давно уж проснулся!

– Подумай, как-нибудь еще можно попасть внутрь? – тихо спросил Дима.

– Да хрен попадешь! Проволока под током, забор высоченный! Елки, ну в чем дело? – Он отошел на несколько шагов от забора, сложил ладони рупором и заорал во все горло: – Ха-амис!

Метрах в двух от земли вдруг открылось незаметное окошко, высунулась голова охранника.

– Не ори, Фазиль! – дальше он произнес короткий монолог по-шамбальски, и окошко захлопнулось.

Фазиль посмотрел на Диму так, словно впервые увидел.

– Слушай, он говорит, поступил приказ никого не пускать. То есть именно тебя не пускать. Это он уже по секрету уточнил, потому что давно меня знает. Поехали в город, пошли они все на…

– Я перелезу, я найду способ, можно попробовать со стороны котлована. Трос есть у тебя?

– Ты очумел?

– Фазиль, одолжи мне трос, лопату и езжай спокойно.

Несколько секунд Фазиль хмуро молчал, стоял, опустив голову, покусывал губу, потом взглянул на Диму исподлобья, махнул рукой.

– Ладно, уговорил. Поехали.

– Куда?

– Садись в машину, по дороге объясню.

Минут через тридцать джип остановился у бывшего конезавода, на краю поселка, возле «Товаров повседневного спроса». Фазиль увидел бежевый «Опель», тихо присвистнул:

– Это Рустамкин. Интересные дела. Ладно, берем фонарик и вперед.

Москва, 1922

Температура у Миши к вечеру взлетала до сорока. Он с трудом мог проглотить несколько ложек теплого питья. Сыворотка не помогала. Пленки в горле стали толстыми, плотными. Миша сипел, плохо дышал и уже ничего не говорил, кроме двух слов: где мама?

Никого из знакомых педиатров в Москве не осталось. Валя нашел какого-то старичка, специалиста по детским инфекционным болезням. Старичок вздыхал, качал головой. «Сами видите, состояние тяжелое, столько дней жар. Вы все делаете правильно, ничего другого против дифтерии наука пока не придумала. Удаляйте пленки, следите за дыханием. Дай бог, чтобы сердечко выдержало».

Температура упала до тридцати семи примерно через час после того, как рядом с Мишиной кроваткой появилась Таня. Михаил Владимирович то и дело заглядывал в детскую, словно хотел убедиться, что все это ему не приснилось. Целовал теплый, но уже не раскаленный лоб внука, гладил влажные, только что вымытые волосы дочери. Они оба спали крепко и спокойно.

После всех звонков, разговоров, обещаний «разобраться» профессору показалось невозможным чудом, когда утром на пороге возник Федор вместе с Таней, слабой, истощенной, но живой.

Федя ничего не объяснил, обещал прийти, как только освободится, вероятно поздно ночью, и сразу умчался.

Настал вечер. Пришел Андрюша. Таня и Миша проснулись. Профессор посмотрел горло, легко снял пленки. Ртутный столбик термометра впервые остановился на тридцати шести и шести. Миша вместе с Таней поел немного овсяной каши, Таня начала рассказывать, что свет горел круглые сутки, никаких обвинений не предъявили, сразу кинули в каменный мешок и держали там все время. Ни одного допроса, ничего, мертвая тишина, вонь, холод, ослепительный свет. Язык у нее заплетался, она опять уснула.

Михаил Владимирович сидел в кресле, в полутемной детской, прислушиваясь к дыханию внука и дочери, ждал Федора.

В час ночи раздался тихий звонок из прихожей. Профессор бросился открывать. На цыпочках прошли в кухню. Федя сел, вытянул ноги, закрыл глаза. Михаил Владимирович разжег примус, поставил чайник.

– Им надо бежать, – сказал Федя, – окно на финской границе. Вот тут план, мне передал его Павел Николаевич. Я уже сообщил Эрни. Их встретит Ося. Вы должны уговорить Таню. Времени в обрез. Всего семь суток, но теперь и того меньше. Отсчет пошел с сегодняшнего утра.

Вуду-Шамбальск, 2007

Вечеринка продолжалась. Вьюга утихла, в парке загрохотал салют. Кольт увел Елену Алексеевну в оранжерею. Стеклянные стены звенели от залпов, вспыхивали разноцветные огни, доносились восторженные крики гостей. Елена Алексеевна что-то рассказывала о церемониальном зале, который этой осенью ей удалось обнаружить внутри развалин.

– Это чудо, зал сохранился целиком. Потрясающая роспись, очень интересная акустическая система. Можно устраивать симфонические концерты. Боюсь, Герман Ефремович все-таки осуществит свою идею, начнет пускать туда толпы туристов. Он уже без конца лазает туда с какими-то людьми.

Кольт почти не слушал, слишком занят был собственными мыслями.

Он устал. Столько пришлось улыбаться, что ныли челюсти. Он почти не пил, не ел ничего жирного, но мучила изжога. На самом деле никаких особенных мыслей не было, он просто пытался проанализировать свое душевное состояние, понять, почему не проходит мерзейшая внутренняя дрожь?

Обратная реакция, откат после бурного веселья? Досада, что Светик так отвратительно танцует? Это не новость, давно привык прятать глаза, когда любимое дитятко скачет по сцене как священная корова. Оскомина от кривляний Йорубы? Герман – типичный нарцисс, это тоже не новость, чего ж расстраиваться? Затею с ПОЧЦ еще не поздно спустить на тормозах. Ну, вбил в эту ПОЧЦ кое-какую деньгу, и что? Можно считать очередным пожертвованием на благотворительность. Борьба за общественную нравственность разве не благое дело? И вовсе не обязательно лезть в политическую помойку в обнимку с Йорубой.