Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман» - Эмиль Золя

Погодите, это еще не все. Вот самое замечательное утверждение. Можно подумать, что вы слышите голос хорошо вам известных критиков, что вы читаете статью, опубликованную не далее, как вчера, и разбирающую хорошо знакомые вам романы: «Ну да, конечно же, в современном нам обществе встречаются явления низменные и постыдные, люди, которые ни за что не сознаются, как они нажили свое состояние, какими неправедными путями они добились высокого положения; мы сталкиваемся в нем порою с низкими занятиями и позорными промыслами, с эгоизмом, граничащим с подлостью и злодейством, с мерзостью, которой нет названия. Но утверждать, что существует только это, — значит непростительно лгать! Находить удовольствие в том, что делаешь своими героями носителей подобных пороков, возвеличивать их, поэтизировать, лелеять, приучать толпу постоянно любоваться ими, стремиться к тому, чтобы ими восхищались и поклонялись им, — это уже не только непростительно, но и преступно! По счастью, в наши дни — и сейчас особенно — в сердцах определенной части молодежи, о существовании которой г-н де Бальзак даже не подозревает, живет врожденное бескорыстие и благородство, кипят возвышенные страсти, зреют пылкие и искренние убеждения, и они не померкнут, не исчезнут ни от дурных примеров, ни от пагубных уроков. Под пластом навоза, в котором г-н де Бальзак любовно роется обеими руками, в недрах девственной и плодородной почвы в этот самый час прорастают в тиши драгоценные семена… Но к кому мы обращаемся? Разве способен автор „Златоокой девушки“ нас понять? Нам следует только одно сказать г-ну де Бальзаку: отныне у него нет ничего общего ни с духом философии своего века, ни с серьезной литературой… Ему уже при жизни отвели место между мадемуазель Скюдери, от которой он унаследовал болезненную плодовитость, и маркизом де Сад, чьи подвиги он с редким успехом продолжает, правда, в несколько ином плане; и вскоре романист увидит из окон своей квартиры, как по улице пронесут на позорище труп его былой репутации».

На сей раз все налицо. Вот уже и маркиз де Сад пожаловал. Я ожидал его появления. Без него и праздник не в праздник. Вы даже не представляете себе, как часто современная критика пользуется в своей стряпне именем маркиза де Сад. Он — «сливочный торт» всех Шод-Эгов прошлого, настоящего и будущего. Едва только какой-либо романист рискнет исследовать язвы, разъедающие человеческое общество, как его тотчас же марают нелепым сравнением с маркизом де Сад, которое доказывает только одно — полное невежество тех, кто прибегает к такому сравнению. Но позвольте мне немного позабавиться, упомянув о необыкновенной прозорливости нашего пророка, Шод-Эга. Где она, твоя молодежь, Шод-Эг, та самая, что должна была выставить Бальзака на позорище? Сегодня дети и внуки Бальзака торжествуют: этот гениальный писатель, у которого, по твоим словам, не было ничего общего ни с серьезной литературой, ни с духом философии своего века, оставил нам в наследство научную формулу нынешней литературы. Если теперь критики, подобные тебе, о Шод-Эг, пророчествуют с такой же достоверностью, то люди, которым они предрекают смерть в сточной канаве, могут радоваться: их наверняка ждут величие и немеркнущая слава.

Не довольно ли? Вот только еще одна длинная, но необходимая цитата: под конец Шод-Эг на двух страницах расправляется с Бальзаком и стремится добить романиста ударами дубины. Он обрушивается на возмутительные, по его мнению, черты характера писателя, говорит о гордыне Бальзака и прямо называет его безумцем. Прочтите эти страницы и поразмыслите над ними.

«Мы бы охотно согласились на роль бесстрастного и холодного свидетеля угасания г-на де Бальзака, этого фальшивого метеора, которому предстоит без следа исчезнуть в трясине унылых книг форматом в одну восьмую листа, откуда он вынырнул на свет, если бы сам г-н де Бальзак, по мере его приближения к закату, не вменял себе в обязанность искушать терпение публики раздражающими чертами своего характера. Г-н де Бальзак, придя к выводу, что он походит на всех выдающихся людей древности и новых времен, — а то даже и превосходит их! — настолько возвысился в собственных глазах, что показалось бы невероятной скромностью с его стороны, если бы он соблаговолил, как утверждают, выставить свою кандидатуру в члены Академии. Согласиться разделить владычество над литературой вместе с тридцатью девятью соперниками, променять трон на кресло — это, надо признаться, настоящее отречение… Надеемся только, что господа академики не допустят еще одного фарса, наподобие тех, которые уже утомили публику… Пусть г-н де Бальзак провозглашает себя с помощью объявлений несравненным писателем, самым замечательным среди современных романистов, первым среди тех, кто поставляет шедевры оптом и в розницу, — это, без сомнения, смехотворные попытки, напоминающие потуги лягушки, описанной Лафонтеном, но книготорговцы, взвесив все обстоятельства, имеют право за свои деньги разрешать их автору. Пусть г-н де Бальзак изображает себя в предисловиях писателем, по сравнению с которым Ричардсон, Вальтер Скотт и им подобные гроша ломаного не стоят, — это бы еще куда ни шло, над этим хоть можно весело посмеяться. Но когда г-н де Бальзак, не довольствуясь тем, что он навязывает свое имя читающей публике с помощью предисловий и платной рекламы, пользуется любым случаем, чтобы самому себе курить фимиам, а при нужде даже и придумывает подходящие случаи, ссылаясь сегодня — на то, будто он хочет осветить какой-то вопрос авторского права, завтра — на то, будто он хочет указать, какой ущерб причиняет французскому книгоиздательскому делу бельгийская контрафакция, послезавтра — на то, будто он стремится опровергнуть мнение, высказанное о нем в критической статье, а в другой раз — на то, будто он намерен добиваться изменения гражданского или уголовного кодекса, — когда г-н де Бальзак, постоянно озабоченный утверждением собственной важности, объясняет читателям, что он попеременно играет роль маршала Франции и ее императора, о чем общество даже не подозревает… то это уже становится невыносимым и больше не кажется смешным, ибо говорит о гордыне, граничащей с умопомешательством. В данном случае философская критика обязана была показать, какая пропасть существует между скудными достоинствами г-на де Бальзака и безмерным его тщеславием».

У меня в ушах звенит. О ком все это говорится? О Бальзаке или о ком-нибудь другом? Появилась ли эта статья тридцать лет назад или нынче утром? Стоит ли под ней подпись Шод-Эга или же подпись другого критика (имя подставьте сами)? О, великий Бальзак! Ему, бедняге, было суждено подвергаться нападкам посредственности, потому что он много трудился, потому что его личность никак не укладывалась в обычные рамки, потому что он все свое время отдавал творчеству, воодушевленный верою, присущей могучим труженикам! Зато как он отомщен сегодня!.. Однако он страдал, и его больше нет.

Мне скажут: «Ну, довольно, вы правы: этот Шод-Эг — сущий кретин. Но что за странная мысль вытаскивать на свет его детский лепет? Ведь это даже не смешно, а, наоборот, нагоняет скуку, тут нет и крупицы здравого смысла. Ныне все пришли к согласию. Бальзак — величайший романист нашего века. И для того, чтобы доказать это, незачем выставлять напоказ все те глупости, какие высказывали на его счет забытые теперь критики. Оставьте нас в покое со своим Шод-Эгом».

А я отвечу: «Согласен, Шод-Эг действительно кретин; выдержки из его статей, которые я привел выше, нелепы и скучны. Но полезно вспомнить, что в свое время Шод-Эг был видным критиком, к его мнению прислушивались, кое-кто его читал, он засорял мозги людям, и они разделяли его мысли. Опус его написан гладко, если не считать некоторых неточностей и множества благоглупостей. Он наверняка полагал, что творит доброе и глубоко нравственное дело. Но случилось так, что уже через каких-нибудь тридцать лет он превратился в паяца, чьи статьи нельзя читать без смеха. А теперь скажите мне, сколько в наше время насчитывается этаких Шод-Эгов, и представьте себе, какими громовыми раскатами хохота будут сопровождать наши внуки чтение статей подобных господ. Меня это радует, вот и все».

ЖЮЛЬ ЖАНЕН И БАЛЬЗАК

Я немало позабавился, когда приводил выдержки из немыслимого этюда, в котором ныне забытый критик Шод-Эг некогда ополчился на гигантскую фигуру Бальзака. Сегодня я вновь доставлю себе удовольствие — воспроизведу некоторые отрывки из статьи об авторе «Человеческой комедии», статьи, которую Жюль Жанен опубликовал в журнале «Ревю де Пари» в июле 1839 года.

Шод-Эг был мало кому известен, он не пользовался большим авторитетом, и его глупость не имела особого значения. Но Жюль Жанен, черт побери! Это — уже серьезно. Вспомните, что Жюль Жанен был торжественно провозглашен королем критиков, что на протяжении сорока лет все безропотно склонялись под его ферулой, и его былую известность можно сравнить разве только с тем полным забвением, которое неожиданно стало его уделом. Плодовитый романист, прославленный театральный критик, уж он-то, казалось, способен был понять и по достоинству оценить Бальзака. Так вот сейчас вы убедитесь сами!