Тени школы Кейбл - Эбигейл Гиббс

Король вернул фотографию Эдмунду, который прижал ее к груди и, обойдя всех, подошел ко мне. Все следили за ним, не отрываясь.

— Отэмн, — прошептал он, — не надо.

Я подняла дрожащую руку и, взявшись за уголок фотографии, медленно опустила ее себе на колени, продолжая смотреть в лицо Эдмунду. Рядом со мной Фэллон в ужасе завыл, прижав руки ко рту, повернулся, встал на колени и согнулся пополам.

Я опустила глаза.

Я увидела спину. Детскую спину. Спину Ти. Глубокая рана зияла в ее плече, а из нее струилась кровь, растекавшаяся по попавшим в кадр локонам. Ее рука была вывернута назад, сломанная кость торчала вверх, а на запястье виднелись ровные диагональные отметины, которые, должно быть, оставила валявшаяся рядом растрепанная веревка.

А на темной коже ее спины были вырезаны блестящие буквы. Из них состояло послание.

Сколько еще вы сможете выдержать, миледи?

Мы можем остановить все это, герцогиня.

Мы будем ждать тебя, Отэмн.

С любовью,

целую, Нейтан

Я отшвырнула фотографию, не думая о том, куда она упадет, и встала. Я не могла моргнуть. Я не могла вдохнуть. Секунду я, окаменев, не отрываясь смотрела на стену, а комната качалась… И во второй раз я просто ушла.

Пол плыл под моими ногами, и я шла осторожно, пока внезапно не распахнулись двери холла и я не почувствовала запах свежего воздуха. Я пошла на него, ускоряя шаг.

Позади Фэллон, сдерживая всхлипывания, позвал меня по имени. Кто-то сказал ему:

— Нет.

— Отэмн?

Это был догнавший меня Эдмунд. Но я на него не смотрела. Я не могла на него смотреть. Я винила его. Я хотела быть от него как можно дальше.

Инфанта… моя лошадь, — смогла подумать я, борясь с плотным и густым туманом в своей голове.

В холле люди столпились у открывшихся дверей, но медленно отступили, увидев потрясенную и обезумевшую от горя Героиню, которая летела на них. Проходя, я почувствовала, как с меня осыпалась одежда, а на ее месте, прикрывая мою наготу, появился черный наряд. Уже через секунду я была в траурном одеянии: черные брюки, черная блузка, черные перчатки. А вокруг шеи черное кружево, которое связывало меня с ее памятью. Мои волосы рассыпались по плечам, и я спрятала за ними свое чувство вины.

Огромные входные двери распахнулись передо мной, и я вышла навстречу горящему миру. Небо было ярко-оранжевым и желтым, а солнце валилось за горизонт, рисуя на нем тонкую багровую полосу.

В самом конце длинной аллеи, образованной крыльями дворца, я увидела Инфанту, которую держал под уздцы одинокий мальчик-конюх.

Лошадь вскинула голову, приветствуя меня, и я поняла, что она мне поможет. Лететь мне не хотелось. Когда я уже была в седле, Эдмунд догнал меня и взял поводья у мальчика, который низко поклонился и поспешил прочь.

— Мне очень жаль, — выдохнул он. — Мы должны были оставить охрану. Мы должны были…

— Оставь меня! — отрезала я и пришпорила лошадь так, что она понеслась на сумасшедшей скорости.

Но Эдмунд не собирался оставлять меня одну. Он следовал за мной, где-то переходя на бег, где-то взлетая, а Инфанта несла меня по зеленым равнинам, и мои волосы бешено раз­вевались на ветру.

Интересно, что думали те, кто видел нас: черно-серый силуэт на фоне яркого неба, уносящийся вдаль от дворца, будто его жгло солнце.

— Великолепно, дитя! Что бы ты ни делала, ты всегда будешь великолепна.

— Но я совсем не чувствую себя великолепной, бабушка.

— Все приходит со временем. Время сделает тебя велико­лепной, дитя.

Где-то я бежала по зеленой траве, выкрикивая ее имя на языке, который был для меня таким же знакомым, как тень здания из серого камня, лежавшая на пути. По моему лицу катились слезы, а я взбиралась по ступенькам, различая чуть слышное бормотание за закрытыми входными дверями. Эти звуки походили на плеск ручья возле домика в лесу, вода в котором поднимается от зимних дождей. Словно протестуя, мои начищенные туфли на квадратных каблуках, как раз такие, в каких впору ходить в школу, скрипнули, когда я распахнула двухстворчатые двери и в тысячный раз увидела все ту же сцену: сотни голов поворачиваются ко мне — и пустота.

Атенеанский собор был величественным зданием. Внешне схожий с сотнями типичных готических соборов, разбросанных по всей Британии, он был украшен горгульями с выветренными от многих лет непогоды лицами и окружен кладбищем, что тянулось на многие километры, зелень которого до самого горизонта была разбавлена вкраплениями маленьких серых закругленных надгробий, что торчали из земли. В сумерках раздавался колокольный звон, а через приветливо открытые двери доносилось пение церковного хора.

Но интерьер собора был далек от традиционного. В нем были ряды скамеек, но все пространство было разделено на места для поклонения большинства мировых религий. Пение хора ­доносилось из небольшой часовни, которая находилась слева от входа. Но самым впечатляющим, с моей точки зрения, было огромное старое дерево, которое, словно по волшебству, росло в центре собора. Это был огромный дуб, ветви которого раскинулись высоко под потолком, укрыв под своей сенью белые ­могильные камни.

В одной из этих могил была похоронена моя бабушка.

Несколько мужчин в коричневых сутанах — монахи, догадалась я, — подметали листья у корней, но никто ко мне не приближался.

Я опустилась на землю у ее могилы, которая располагалась прямо перед деревом и была украшена всякими мелочами. В потемневших банках стояли увядшие цветы, которые я убрала заклятием. Среди свежих букетов виднелись выцветшие фотографии, где была изображена она, я… и даже особняк Мандерли, который бабушка так презирала.

Я поджала ноги, коснулась лбом холодного мрамора и сделала глубокий вдох, потом второй, третий… Я почувствовала, как на моей коже появляются следы от выгравированных букв, по которым я начала водить пальцами, сливая их в слова.

— Ребекка, — прошептала я, когда провела указательным пальцем по ее имени, пропуская титул, который бабушке больше не принадлежал. — Ребекка… Элсаммерз, — закончила я, следуя за завитком выгравированной буквы.

Часть меня ждала, что она вот-вот отодвинет могильную плиту, сядет и велит мне выпрямить спину и перестать распускать сопли. Но я сама запечатала ее могилу заклятием, когда была в соборе последний раз.

Я была не столько опечалена или напугана, сколько зла. Я злилась на себя за то, что не могла перестать думать о людях в Кейбл, за то, что я так эгоистично отдала всю свою энергию Валери, — если бы я не оказалась на грани жизни и смерти, мы, возможно, остались бы в школе достаточно долго, чтобы успели найти новых хранителей. Я злилась на Атан и Эдмунда, которые снова подвели, снова не смогли защитить людей. Все это время он сидел в самом последнем ряду и следил за мной.