КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко

«Трудящиеся всего мира знают и любят своего Сталина и гордятся им … Взгляды Троцкого, Каменева, Зиновьева не имели ничего общего с линией Ленина, продолжателем и творцом которой в новых условиях был и остается тов. Сталин. Победила единственно правильная, единственно победоносная линия партии — линия нашего великого Сталина … Беспредельное тщеславие и самовлюбленность Троцкого, Каменева и Зиновьева привели их на гнусный путь двурушничества, лжи, неслыханного обмана партии. Их надо уничтожать, как падаль … Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Честь и слава работникам НКВД. Каждый из нас должен еще более повысить свою бдительность, помочь партии, помочь НКВД — этому разящему мечу в руках диктатуры пролетариата, разоблачить агентуру классового врага и вовремя уничтожить ее».

Так писал Пятаков, готовый «ради партии», если от него потребуют, признать черное белым, повторяя и применяя, быть может, сам того не замечая, к сталинскому режиму слова Троцкого на XIII съезде — «партия … всегда права»[466]. Вскоре после этого, едва ли не своего последнего выступления в «Правде», Пятаков сам был арестован. Он явился главным действующим лицом в механизме второго открытого процесса, так называемого «Антисоветского троцкистского центра», состоявшегося 23–30 января 1937 года.

Долго на этом процессе «не сознававшийся» Н. И. Муралов (бывший командующий МВО, наиболее активный деятель Московского военно-революционного комитета в ноябре 1917 года) «сознался», что он готовил террористические акты не только против Ежова и Жданова, но и против Косиора, Эйхе, Постышева, которые сами были вскоре арестованы и расстреляны по приказу Сталина.

Пятаков на этом судилище рассказывал по шпаргалке НКВД фантастические истории, как он якобы летал на самолете, предоставленном немецкой разведкой, из Берлина в Осло на свидание с Троцким. В своем последнем слове он заявил: «Я не выбросил из себя всех остатков своего прошлого, осталась ядовитая заноза остатков троцкистской идеологии»[467].

Увлекавшийся до самозабвения работой в ВСНХ, а потом в Наркомтяжпроме, Пятаков едва ли не мог вынуть «ядовитую занозу троцкизма». Ведь о своей готовности признать черное белым он так страстно говорил Н. Валентинову в парижском торгпредстве.

Сталин пощадил (оба получили по 10 лет тюрьмы) Г. Я. Сокольникова и К. Радека.

Сокольников, бывший наркомфин, отошел от оппозиции еще до XV съезда. Его роль на процессе свелась к обвинению правых в том, что они якобы вступили в союз с Троцким. «Огромное значение — говорил Сокольников явно по шпаргалке Сталина — имело то, что … правые, в лице Томского, который был на это уполномочен всей центральной группой правых, дали свое согласие на вхождение в блок»[468].

Это заявление было равносильно объявлению об аресте Бухарина и Рыкова.

Согласно Кривитскому[469], далеко не все видные большевики сразу «признались» в приписываемых им невероятных преступлениях. Из ряда задуманных Сталиным больших процессов (в том числе Ленинградский — Комарова, Чудова; процесс «левых коммунистов» — Осинского и других) оказалось возможным провести только три.

Хрущев в своей речи на закрытом заседании XX съезда, называя ряд «несознавшихся», вернее взявших свои признания обратно, видных большевиков — Эйхе, Рудзутака (поступивших в своих заявлениях подобно Н. Крестинскому на суде, но все же расстрелянных по приказу Сталина), подтверждает сведения Кривитского. Последний причисляет к «несознавшимся», несмотря на страшные физические пытки, Кнорина, а также прославившегося своей жестокостью в Крыму в 1920 году Бела Куна, ныне посмертно реабилитированного[470].

Особенно ценным (до опубликования архивов ЦК и КГБ) является поэтому свидетельство Кривитского о том, как были доведены до «признания» такие видные в прошлом троцкисты, как Иван Смирнов и Сергей Мрачковский.

Оба они играли видную роль на Урале во времена революции и гражданской войны. И. Н. Смирнов был одно время членом Военного совета 5-ой армии, сыгравшей под командованием Тухачевского решающую роль в разгроме армий Колчака.

С. Мрачковский, профессиональный революционер с ранней юности, играл видную роль в оппозиции. Он работал на Урале и был одним из первых оппозиционеров, арестованных еще до XV съезда по обвинению в организации нелегальной троцкистской типографии. Его допрос вел Слуцкий[471], начальник и приятель Кривитского, которому он и передал то, что увидел во время «следствия».

Мрачковский обладал смелым и мужественным характером. Несмотря на долгие, мучительные допросы, он отказывался подписать заранее заготовленные признания и не стеснялся называть Сталина «предателем революции».

Тем не менее его два раза вызывали на ночной разговор к Сталину, убеждавшего его разоблачить оппозицию, т. к. это необходимо для большевистской диктатуры, находящейся под угрозой. Все партийные вожди должны показать стране, что нет иного пути, чем тот, по которому ее ведет Сталин.

Во время второго разговора Сталин предлагал Мрачковскому «соглашение», — если он будет кооперировать до конца, он будет впоследствии назначен директором одного из заводов на Урале[472].

Мрачковский, как передает Кривитский со слов своего начальника, отказался от этого соглашения, но после встречи в кабинете следователя с И. Смирновым оба пришли к заключению о необходимости подписать свои будущие «признания» на суде.

Мрачковский и Смирнов, оба троцкисты-фанатики, как Пятаков, были убежденными сторонниками ленинской формулы однопартийной диктатуры, и умному, игравшему роль главного следователя, Слуцкому удалось убедить их в том, что ради партии, вне которой они не видели возможности какой-либо деятельности, не только можно, но и должно признать черным то, что всегда считалось раньше белым.

Идеей о том, что диктатура партии есть высшая ценность и ради нее все позволено, видимо, широко пользовался Сталин, лично готовя процессы над своими бывшими противниками во внутрипартийной борьбе. Кривитский свидетельствует и о том, что Каменев и Зиновьев взяли на себя предписанную им роль после соглашения со Сталиным, который играл также на судьбе их ближайших родственников.

Наконец, Карл Радек, игравший роль одного из главных самообвинителей и свидетеля против своих бывших друзей по оппозиции на процессе Пятакова и других в 1937 году, следователем которого был хорошо известный Кедров, при личном свидании сразу пошел на соглашение со Сталиным.

По свидетельству Кривитского[473], Радек, согласившийся на все после первого же вызова к Сталину, заявил своему следователю, что он может идти спать, и принялся письменно обвинять себя, а также уличать в измене и небывалых преступлениях своих друзей, с которыми он шел вместе более 20 лет.

Радек, судя по его поведению на процессе, полностью поставил себя на службу Сталину в его замысле уничтожения всех инакомыслящих в прошлом, независимо от того, какую роль они играли при Ленине и в первые годы коммунистического властвования.

Отношение Сталина к Радеку, и не только к нему одному, во время подготовки и