Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

Она дочитала рукопись до последней строчки и не знала, существует ли продолжение.

За иллюминатором висела белесая туманная мгла. По ее расчетам, было около одиннадцати утра. Пару часов назад Чан принес завтрак, обычно здесь завтракают в девять.

Соня надела унты, куртку. Она хотела выйти на палубу, но с удивлением обнаружила, что дверь каюты заперта, и вдруг поняла, что яхта встала на якорь. Конечно, можно было давно уж догадаться. Чан, когда явился забирать посуду, попросил, чтобы она написала список, чего ей нужно из белья, одежды, косметики.

– Хозяин велел подробно, все размеры, ничего не забывать.

Чан терпеливо стоял и ждал, пока она писала. А потом незаметно, беззвучно запер каюту.

Соня кинулась к иллюминатору, но из-за тумана ничего не увидела, зато услышала треск мотора. Похоже, возле яхты остановился катер. Кто-то закричал:

– Месье, пуасон, пуасон!

Яхта кинула якорь довольно далеко от берега. На катере подплыли торговцы рыбой. Ну и что?

Соня принялась колотить в дверь. Через минуту явился Чан.

– У меня кончились сигареты. Будь любезен, принеси. Мы стоим или плывем?

– Мы плывем, мадам, сигареты, одну минуту.

– Подожди, что ты врешь? – Соня вцепилась в лацкан его белой униформы. – Почему ты запер дверь?

– Мадам не волнуйся, Чан запер из-за шторма, нельзя на палубу, волна сильная, может смыть. – Он осторожно отцепил ее пальцы от лацкана и, пятясь задом, выскользнул за дверь.

– Что за бред? Какой шторм? Полный штиль, – пробормотала Соня, толкнула дверь, но, разумеется, было заперто.

Она опять бросилась к иллюминатору, заметила смутный желтый огонек, услышала, как тот же голос настойчиво предлагает «фрут де мер». Яхту качнуло, будто правда поднимались волны.

Соня заметалась по маленькой каюте. Схватила тетрадь, положила в сумку, но тут же вытащила и сунула за пояс джинсов, под свитер. Яхту еще раз качнуло, так сильно, что Соня чуть не упала, села на койку. На подушке лежал плюшевый медвежонок. Она спрятала его во внутренний карман куртки. Яхту качнуло в третий раз. Дверь открылась.

– Ваши сигареты, мадам, – произнес Чан и вдруг странно дернулся, открыл рот, изумленно вытаращил глаза.

Из-за его плеча вылезла рука и зажала ему рот. Чан стал медленно оседать. За ним Соня увидела незнакомого мужчину в черном свитере.

– Подъем! – сказал он по-русски.

На верхней ступеньке лестницы их встретил Макс.

– Ты не уйдешь, Софи. Ты должна найти ответ, это твой долг, твой крест. Ты не можешь все бросить и забыть. Цисты у нас. У тебя ничего не осталось.

Соня заметила пистолет в его руке.

Макс хотел сказать еще что-то, но не успел. Кто-то сзади схватил его за ноги, он громко вскрикнул, выронил пистолет.

На палубе Соня увидела двоих незнакомых мужчин. У борта покачивался маленький катер. В нем стоял четвертый мужчина.

– Прыгай, – сказал первый, в черном свитере.

– Давай, не бойся. Ловлю, – подбодрил Соню тот, что ждал в катере.

– Ой, мамочки, – прошептала Соня и прыгнула.

Ее поймали, придержали, чтобы не свалилась, усадили на скамейку. Вслед за ней по очереди прыгнули остальные. Взвыл мотор. Мужчина в черном свитере сел с ней рядом и спросил:

– Руки, ноги целы, ничего не болит?

Она помотала головой.

– Значит, сейчас причалим, на машине до Парижа часа три езды. Дедушка ваш прилетел, волнуется. Ну, ладно, отдыхайте. Кстати, меня Дима зовут, – он легонько сжал ей пальцы и вытащил мобильник.

– Иван Анатольевич, все. Да нет, нормально, тихо, мирно, без жертв. Вот тут рядышком сидит. Мгм, даю, – он протянул Соне трубку.

Из-за рева мотора почти ничего не было слышно. Дима кричал, Зубов из трубки тоже кричал:

– Ну, ты в порядке? Соня, отзовись!

Соня пыталась ответить, но голос осип, она только кашляла и всхлипывала в трубку.

Катер мчался к пристани. Яхта исчезла в клочьях тумана, будто и не существовала вовсе.

Глава двадцать девятая

Ялта, 1920

– Я никуда не поеду, – сказал полковник Данилов.

– Не обращайте внимания. Он бредит, – доктор Потапенко приподнял Данилову веко, – он без сознания, потерял слишком много крови. Где носилки?

На вилле княгини Мелецкой, отданной под госпиталь, было пусто и тихо. Снизу, из бывшей столовой, доносились приглушенные голоса. Двое фельдшеров и чиновник из городской управы паковали последние документы, коробки с лекарствами. В офицерской палате, на втором этаже, несколько пустых голых коек были сдвинуты к стене. Кроме полковника Данилова в госпитале не осталось ни одного раненого. Полковник лежал у балконной двери, до горла перебинтованный и накрытый одеялом. Над его обритой головой болталась пустая банка капельницы. Кроме доктора возле полковника стояли пожилая дама в шляпе и короткой котиковой шубке и высокий темноволосый мальчик пятнадцати лет, в гимназической шинели.

– Эй, кто-нибудь! Где носилки? – крикнул доктор Потапенко во все горло.

– Ваше благородие, носилок больше нет, – ответил пожилой инвалид, заглянув в палату.

– Стой! Как нет?

Но инвалид уже скрылся.

– Ничего, на руках донесем, – сказал мальчик, – там внизу автомобиль.

– Я никуда не поеду, – повторил полковник и открыл глаза.

– А тебя, Павел, никто не спрашивает. – Потапенко взял его запястье. – У тебя опять лихорадка, пульс бешеный. Я с тобой трое суток возился не для того, чтобы большевики вздернули тебя завтра на ближайшем фонаре.

– Пусть вздернут. Мне все равно. Хотя бы умру, зная, что не сбежал, не бросил Таню, Мишу.

– Павел Николаевич, Господь с вами, что вы такое говорите! – дама прижала ладонь к его губам. – Как вы это себе представляете? Мы уплывем, а вас оставим тут, раненого, беспомощного, на верную смерть? Никогда Танечка нам этого не простит, и мы сами себе не простим. Ося, ты что молчишь?

В ответ послышался треск и стук. Ося возился со сломанной койкой.

– Я глупости и бред обсуждать не желаю, – произнес он смешным ломающимся фальцетом, – вот, пожалуйста, носилки. До автомобиля донесем.

– Если хочешь знать, ты, Павел, и так уже покойник, – сказал Потапенко, – ты убит под Перекопом. Твое имя в списках погибших. Я никакого опровержения давать не стал. Когда ты попал ко мне, я не верил, что вытащу тебя, да и сглазить боялся. А потом уж было не до опровержений. Ты, Павел, оказался последним, кого прооперировали в этом замечательном, но уже не существующем госпитале.

– Мы были уверены, что вас давно погрузили на корабль, – сказала Наталья Владимировна, – это счастье, что Ося догадался по дороге в порт заглянуть в госпиталь, на всякий случай проверить.

– Ну, допустим, я бы Павла тут не оставил, – Потапенко покраснел и смущенно откашлялся, – после операции прошло всего трое суток, все равно его нельзя было раньше трогать, переносить. Оська, не смотри на меня так. Да, я выпил. А кто теперь не пьет? Если бы не я, вы бы вообще не знали, что Павел жив, что он здесь. И не выжил бы он без меня. Ладно, некогда разговаривать. Давай, Оська, бери за ноги, я за плечи. Перекладываем спокойно, без резких движений. Наталья Владимировна, вы голову поддерживайте. Ну, взяли.

Нести полковника на дощатом остове койки было страшно неудобно. Когда спускались по лестнице, чуть не уронили. Рана под повязками опять стала кровоточить.

– Ничего, – сказал Потапенко, – перевяжем на судне.

Полковника, завернутого в одеяло, кое-как усадили на заднее сиденье маленького открытого автомобиля. Ося и Потапенко втиснулись по бокам, Наталья Владимировна села впереди, рядом с шофером.

Дул мягкий теплый ветер, светило солнце. Город казался пустым, заброшенным. Основная масса беженцев уже погрузилась на корабли.

Исход белой армии с Юга России начался страшным хаосом в Новороссийске, где к марту 1920-го скопились тысячи несчастных, голодных, тифозных, запуганных людей. Бежали в панике от наступающей конницы Буденного все равно куда. За границу, на спешно отплывающих судах союзников. В Крым, на последний клочок русской земли, свободный от красных. Тогда еще оставалась надежда, что Турецкий вал на Перекопском перешейке неприступен и красные ни за что не смогут взять полуостров.

Барон Врангель, последний командующий русской армии, пытался восстановить военную дисциплину и наладить жизнь гражданского населения – около четырехсот тысяч беженцев со всей России, которые наводнили маленький полуостров. Помощи союзников больше не было. Еще в ноябре 1919-го Ллойд Джордж заявил, что большевизм нельзя победить силой оружия и следует изыскивать иные методы. Британия не может позволить себе продолжать такую дорогостоящую интервенцию в бесконечной Гражданской войне. Позже премьер-министр пояснил, что Британская империя вовсе не заинтересована в благоприятном исходе борьбы Деникина и Колчака за воссоединенную Россию и в случае победы белых британцы получат постоянный источник опасности в виде огромной, гигантской, колоссальной, растущей России, сползающей, подобно леднику, в сторону Персии, границ Афганистана и Индии.