Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

– Тут чулан, лежанки никакой нет, но я потом принесу подушку, одеяло. Вот, в углу сухая одежда, когда я уйду, переоденьтесь и поешьте. Только очень тихо.

– Мисс Денни, вы действительно собираетесь найти способ, чтобы эликсир делал их бессмертными? – спросил я шепотом, склонившись к ее уху.

– Разумеется, нет. Это невозможно. Вначале я даже пыталась им объяснить почему, но они не понимают. Подавай им вечную молодость, и все тут. Пока мне удается морочить голову Великому Магистру. Я постоянно выдумываю какое-нибудь недостающее звено и задаю им задачки. Последняя моя задачка – найти хрустальный череп, магический предмет, который спрятан в древней башне. Башня далеко, на севере, им трудно туда добраться. Помните, как в старой сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Мне нужен хрустальный череп, без него я ничего не сумею сделать.

– Они верят?

– Они снарядили экспедицию. Разумеется, череп не найдут. Но у меня уже готово объяснение. Отыскать сей магический предмет могу только я, и никто, кроме меня. Не знаю, поверят ли они этой байке. Слишком большой риск для них везти меня через океан, в чужое государство.

Она замолчала и прислушалась.

– Все, Джозеф, я должна идти. Сидите тихо. Вот вам яблоко и бутерброд. Позже принесу горячего чаю.

– Мисс Денни, я не знаю, как благодарить вас.

– Не знаете, так и не нужно. Послушайте, почему вы обращаетесь ко мне мисс Денни? Я терпеть не могу это сочетание звуков. Я же сказала вам, как меня зовут.

– Вы сказали? Я не расслышал.

– Соня, – она выскользнула, закрыла дверь.

Я окончательно успокоился. Это имя для меня совершенно ничего не значило и ни с какими дорогими воспоминаниями не было связано. Подмены нет и быть не могло. Всего лишь легкое внешнее сходство. Уверен, оно растает, когда я сумею наконец разглядеть эту Соню при дневном свете».

…В дверь каюты постучали, Соня едва успела спрятать тетрадь под подушку. Вошел Макс.

– Простите, я без приглашения. Идемте на палубу, там очень красивый закат.

Он говорил по-английски, голос его звучал напряженно, лицо было бледным.

– Да, хорошо, сейчас я надену сапоги, накину куртку. – Соня пыталась поймать его взгляд, но он прятал глаза.

– Перед сном необходимо немного погулять, подышать воздухом. Как вы себя чувствуете?

– Я в порядке. А вы?

– Я тоже в порядке, благодарю вас. Соня, вы сегодня молчите весь день. За обедом, за ужином не сказали ни слова и почти ничего не ели. Меня это беспокоит.

– Напрасно, Макс. Не стоит беспокоиться. Я не люблю много разговаривать, быстро устаю от общения, особенно с людьми, которые мне не очень симпатичны.

– Я вхожу в их число?

– Макс, что вы хотите услышать? – Соня тяжело вздохнула. – Конечно, с вами мне беседовать приятней, чем со всеми прочими обитателями яхты, у вас не пахнет изо рта, вы говорите по-русски. В нынешней моей ситуации это уже немало.

– Спасибо, – Макс криво усмехнулся, – я польщен.

Они поднялись на палубу. Было тепло и сыро, темные лохматые тучи висели так низко, что касались мачты.

– Где же ваш закат? – спросила Соня.

– Где-то там, за тучами, за туманом. Солнце садится, независимо от того, видим мы его или нет.

– Макс, почему так потеплело? Мы уже обогнули Британские острова? Или мы выбрали короткий путь, прошли Па-де-Кале ночью и сейчас проплываем Ла-Манш?

– Вам нужно больше двигаться, Софи, тут есть тренажер, хотя бы полчаса в день вы должны заниматься. – Он произнес это довольно громко, по-английски.

– Я никогда в жизни этого не делала, к тому же у меня нет спортивного костюма. Кстати, у меня вообще нет никакой сменной одежды, то, что на мне, уже пора стирать, – ответила Соня, тоже громко, по-английски.

– Простите, Софи, мы не предусмотрели этого, – прозвучал позади голос Хота, – насколько мне известно, Чан каждое утро приносит вам чистый халат и футболку.

– Этого мало, господин Хот. Я ведь не только сплю, мне надо ходить в чем-то днем. И еще, извините, такая деталь, как нижнее белье и всякие женские гигиенические мелочи. Мне приходится стирать свое белье под краном, к утру ничего не успевает высохнуть. Мне не нравится ваше мыло, не подходит ваш шампунь. Мне нужен крем, у меня очень чувствительная кожа.

– Обещаю, в ближайшее время все проблемы будут решены.

– Благодарю вас. Это приятно слышать.

– Софи, могу одолжить вам кое-что из своей одежды, – сказал Макс, – и крем какой-нибудь найдется. Вы бы сразу сказали.

– Спасибо, Макс, но я терпеть не могу надевать чужое. Крем мне нужен не какой-нибудь, а совершенно определенный, причем не один, а минимум три вида.

– Хорошо, Софи, вы составьте подробный список, все будет исполнено, – сказал Макс.

– Когда?

– В ближайшее время, – пообещал Хот и закурил свою тонкую ароматную сигарку. – Софи, я давно хотел спросить вас, что за тетрадку вы так увлеченно читаете и прячете под подушкой?

– Господин Хот, а в туалете тоже есть видеокамера?

– Будьте любезны пояснить, почему вы задали этот вопрос, – голос Хота прозвучал глухо, словно у него запершило в горле от сигарного дыма.

Макс слегка отодвинулся от Сони и закусил губу.

– Жаль, что мы перестали считать баллы, господин Хот. Сейчас вы явно проиграли. Если бы у меня в каюте не было видеокамеры, вы бы не знали, что я прячу тетрадь под подушкой.

– Мне доложил об этом Чан. Ну, так что за тетрадь? Чан сказал, она выглядит очень старой.

– Рукопись незаконченного приключенческого романа.

– Кто автор?

– Какая вам разница? Вы же не читаете по-русски.

– Ну, если я попрошу вас, вы можете перевести для меня кое-что.

– Зачем?

– Меня очень интересует автор. Джозеф Кац. Еврейский мальчик, сирота. Первый человек, исцеленный крылатым змеем. Разумеется, у него были предшественники, но в двадцатом веке он первый. Его подобрала на паперти ваша прабабушка Татьяна. Ребенок был обречен. Ваш прапрадед ввел ему препарат. Это случилось в тысяча девятьсот шестнадцатом году.

– До Рождества Христова или после?

Хот сделал вид, что не расслышал вопроса. Соня заметила, как дрогнули в легкой усмешке губы Макса.

– Это случилось в Москве, в военном лазарете. Скажите, в рукописи есть какие-то отголоски тех событий?

– Господин Хот, я еще не дочитала. Давайте поговорим об этом позже.

– Хорошо, я подожду, времени у нас достаточно. Как вам кажется, что двигало вашим прапрадедом, когда он вводил препарат умирающему ребенку? Он ведь делал это впервые и страшно рисковал.

– Откуда мне знать, господин Хот? Наверное, ему просто было жалко этого ребенка и он попытался его спасти.

– То есть вы считаете, что им двигали только жалость, сострадание? Но ведь профессор Свешников работал в военном госпитале, там мучилось и умирало множество людей. Почему он применил препарат именно в случае с ребенком, больным прогерией?

– Вам виднее, господин Хот. Разве вы там не присутствовали? Разве вы не имели возможности спросить об этом моего прапрадеда лично?

– Нет, Софи. В шестнадцатом году я, к сожалению, находился далеко от Москвы. С профессором Свешниковым мне, правда, приходилось беседовать не раз, однако его привычка лицемерить, скрывать свои истинные мотивации мешала нам найти общий язык.

– Господин Хот, разве можно что-нибудь скрыть от вас, тем более истинные мотивации?

Они засмеялись, оба, как по команде. Хот даже в ладоши захлопал, а Макс дружески потрепал Соню по плечу.

– Видишь, Макс, я оказался прав. – Хот промокнул глаза уголком бумажного платка. – Софи паинька, хорошая девочка. Макс, ты, кажется, был скаутом. Как там? Помогай старикам и детям, накорми голодного, защити слабого.

– И никогда никого не обманывай, говори только правду, – подхватил Макс, продолжая смеяться.

– Все люди братья, да здравствует мир и дружба, – Хот тихо икал от смеха, – бедный малыш погибал. Макс, у меня разрывается сердце! Как это трогательно! Наш рыцарь, наш благородный профессор бросился спасать умирающего сироту, это был чистый душевный порыв, никакой корысти, только милосердие. И – о чудо! Ребенок ожил! А вторая история, еще более трогательная и возвышенная. Макс, почему ты не рыдаешь? Восемнадцатый год, Москва, голод, красный террор. Умирает старушка, ее маленькая внучка умоляет спасти бабушку, единственного близкого человека. Наш профессор не может устоять перед слезинкой ребенка, и опять – о чудо! И опять никакой корысти! Милосердие, только милосердие и сострадание! Макс, какой ты черствый, какой бездушный! Ну почему ты не рыдаешь вместе со мной от умиления?

Хот всхлипывал, слезы обильно текли по рябым щекам, голос стал высоким, почти женским, иногда срывался на визг. Правая рука была прижата к груди, левая ко лбу. Соне показалось, что омерзительный запах усилился, окутал Хота облаком. Находиться с ним рядом стало невозможно. Она отошла на пару шагов, закурила, посмотрела на Макса.