Половое воспитание Августа Флана - Александр Минчин

голове. Внешне она ничем не напоминала кавказскую девушку, хотя в, лице ее и было что-то экзотическое, нерусское. Ну да в России много кровей перемешалось. Как нигде в мире. Только двести сорок лет татаро-монгольского ига чего стоили лицам женщин. Кстати, нигде в мире нет красивее женщин, чем в России. Это заявляет умудренный скорбью автор, помыкавшись по всему белу свету.

Августу вполне хватило романов о Лаурой и Мадиной, и к новым флиртам, к новым «бэлам» он не стремился. К тому же отец был категорически против, зная, что это кончается стрельбой, поножовщиной и кровной местью. У него был один сын, и терять его он не собирался.

Девушкам также было запрещено встречаться с иноверцами под страхом ссылки в село, обривания наголо головы, погребения в черный платок и обета вечной девственности, без замужества и жизни рабы, прислуживающей своим горным родственникам. Раз в год такое случалось в городе и, когда это происходило, об этом долго, настойчиво и пугающе ходила молва. Смелая, изящная, преступившая законы девушка хоронилась заживо. А если б она не была изящной — на нее б никто не позарился.

В Москве на каникулах у Августа произошел один из самых бурных, темпераментных романов, который он до сих пор переживал и ощущал во всех затаенных уголках юного тела.

Однако Август постоянно ловил взгляды восточной красавицы и даже привык к ним, невзначай или искоса разглядывая ее фигуру. Или, проходя мимо, нечаянно погружался взглядом в глаза — у нее были большие, будто с легким испугом, черные глаза.

Каждый день она приходила в новом платье и косынке в виде повязки. Косыночка обязательно гармонировала с цветом платья и была продернута золотой ниткой. Качество нарядов и их количество говорили, что она из зажиточной, богатой семьи.

Вернувшись на лекцию после перерыва, Август, к своему удивлению, обнаружил в книге «Древнерусская литература» записку, написанную красивым, крупным, старательным почерком, с наклоном.

«На Главпочтамте Вас ожидают два письма. Пожалуйста, прочтите их.

И не судите меня строго… Я все знаю и понимаю — между нами пропасть».

Август решил, что кто-то из веселых сокурсниц разыгрывает его, но так как путь домой все равно пролегал мимо Главпочтамта, то он на минуту зашел в него и предъявил в окошко на букву «Ф» студенческий билет.

К его изумлению, ему протянули два письма, подписанные тем же красивым почерком. Лаура обычно писала ему на домашний адрес.

На лекции Август открыл первое письмо. Своим высокопарным, страстным, пылким слогом оно могло посостязаться с персидскими или китайскими поэтами романтических веков.

В письме было признание, что она уже давно, почти год, безумно, страстно и безнадежно влюблена в Августа. Она подробно и нежно описывала каждую черточку его лица и фигуры. Как она любуется им и его одеждой, походкой, ногами, руками, взглядом, и всем, всем, что исходит от него.

Август никогда не читал и не встречал такой страстности в слоге, а начитан он уже был к этому времени предостаточно. Во втором письме она раскаивалась, что осмелилась написать первой и первой переступить через все законы и запреты, правила и приличия и объясниться в любви, будучи девушкой. И что ее на этот шаг толкнуло отчаяние. Но, писала она, ее чувства гораздо сильней и стихийней, гораздо глубже и безумней, чем все правила, приличия и представления. Она просила простить ее, не судить строго и позволить лишь изредка, когда она совсем не сможет справляться со своими чувствами, писать ему. И предавать свои эмоции и волнения бумаге. Внизу без прощания стояло лишь одно имя — «Бэла».

Он не думал, что имя настоящее. Август убрал письма в папин кожаный портфель, который носил, и задумался. По некоторым деталям было ясно, что она училась с ним в одном институте, иначе у нее не было бы столько времени наблюдать за ним. Но в заведении, в котором находилось около тысячи человек, половина из них девушки, определить ее было невозможно. Даже при помощи его всемогущих друзей. Да он бы и не попросил, это значило бы открыть тайну таинственной незнакомки. Несмотря на это, Августу захотелось взглянуть на нее хотя бы издали. Только раз. Его поразили высокий эпистолярный слог и ее страстная любовь.

Письма стали приходить по два в неделю, как минимум на шести листах, исписанных красивым, старательным почерком. О, она была умна, тонка и наблюдательна. Из писем скаладывалось впечатление, что у нее была возможность наблюдать за ним почти каждый день, кроме воскресенья. И этот день был днем ее траура, когда она не видела Августа. На его курсе и в группе не было ни одной Бэлы, хотя это мог быть, и скорее всего был, псевдоним. Прекрасно известный всем, кто знаком с творчеством Михаила Юрьевича Лермонтова. В посланиях не было ни одной ошибки, из чего Флан предположил, что она учится либо на факультете иностранных языков, либо на русском.

Его слегка интриговала и интересовала внешность загадочной поклонницы, как интересовали и интриговали ее письма с подробным описанием Августа и его действий. И все в превосходной степени!

Дама, разглядывающая Августа, продолжала это делать, но теперь это было реже — может, раз-два в неделю. Складывалось впечатление, что она устает смотреть на него без всякого продолжения.

Заниматься приходилось во вторую смену, до семи вечера. Темнело рано, снег превращался в мокрый дождь, дождь превращался в мокрый снег. В природе все было взаимообусловлено. Было отчего-то тревожно на душе. Никуда не хотелось выходить из дома, и Август сидел все время и читал: от Есенина до Чехова, от Паустовского до Тургенева, от Достоевского до Лермонтова. Лермонтов был его любимым писателем, а «Герой нашего времени» — любимым произведением.

В субботу, возвращаясь из института очень поздно (Август еще играл в экспериментальном театре), он увидел перед собой стройную фигуру и ноги с легкой, изящной кривизной. Становящиеся сексуальными еще больше — от облегающих их икры лайковых сапог.

Приблизившись и почти поравнявшись, он узнал высокую прическу с газовым платком. Она вздрогнула, когда их взгляды встретились. Август замер лишь на секунду.

— Мне показалось, и простите, если это не так, что вы довольно часто смотрите на меня. Вы хотели что-то спросить или сказать?

— Нет,