Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург - Елена Толстая

Простите, Алексей Николаевич, и не сердитесь на этот мой все таки решительный отказ

Остаюсь искренне уважающий и преданный

Борис Бугаев

Passauerstr. 3. bei d'Albert[259]

Берлин 20 апреля (Белый 1922).

Письмо, упоминающее «обмен мнениями с Кирдецовым», прямо соотнесено с инцидентом на вечере В. Д. Набокова.

Очевидно, в письме Толстому речь шла о мемуарном отрывке, который потом войдет в главы IV–V «Воспоминаний о Блоке» («Эпопея» № 2, сентябрь 1922 года). Для Толстого Мережковский на тот момент олицетворял непримиримую эмиграцию, не простившую ему отступничества. Ему, должно быть, очень хотелось опубликовать его иронический портрет, написанный Белым.

Из текста выясняется, что Белому уже три раза предлагали сотрудничать в «Накануне», в том числе однажды — сам Толстой, и он все три раза отказывался. В этот раз он действительно дал Толстому согласие на сотрудничество в его литературном журнале, зная, но не считая, видимо, столь уж важным, что Толстой связан со сменовеховской политической газетой. Он полагал, что Толстой свободен, как он сам: сотрудничает тут и там, в том числе и в «Накануне», а вдобавок еще и редактирует «какой-то журнал», как сам он — «Эпопею» или как Ященко «Новую русскую книгу». Но Белому тут же «разъяснили» настоящее положение вещей. Только что казавшееся естественным согласие опубликоваться у Толстого в его журнале вдруг оказывалось фатальным, компрометирующим нарушением границы и должно было быть немедленно взято назад под страхом огласки и позора[260].

Может быть, стремясь все-таки по мере сил сохранять видимость аполитичности, Белый, отказывая Толстому по принципиальным соображениям в собственной статье, тем не менее опубликовал у себя в журнале его историческую повесть «Краткое жизнеописание Блаженного Нифонта. Из рукописной книги князя Тургенева». Она вышла во втором, сентябрьском номере, который готовился весной — летом 1922 года.

Белому виделся Берлин «серо-бурым, с коричнево-серыми и зловещими полутенями атмосферы, его обволакивающей», он восклицал: «О, ужаснейший, серый и гаснущий город», но эту окраску городу сообщило не что иное, как болезненная реакция на соплеменников, «утверждающих серобурое политиканство» (Белый 1924–1925: 6, 8).

В августе 1922 года газета «Накануне», за исключением нескольких гуманных пожеланий, никак не протестует против возмутившего всю мировую общественность процесса эсеров. В это же время и, возможно, в раздражении именно на эти слабые проблески гуманности из газеты вытесняют Ключникова, и единоличным редактором становится Кирдецов, при котором она стремительно теряет лицо в глазах читателя. Следующий удар по престижу газеты наносит скандал в ноябре 1922 года с памфлетом И. Василевского об И. Эренбурге «Тартарен из Таганрога», который резко отражается на тиражах газеты. Очевидно, с этим связано возвращение летом 1923 года большей части редакции в РСФСР. Но «Накануне» продолжала выходить до конца 1924 года (651 номер).

По следам этого инцидента Белый вместе с Ходасевичем, Берберовой, Осоргиным, Муратовым, Чаяновым и другими выходит из «Дома искусств»; создается альтернатива — Клуб писателей, тут собираются писатели, близкие к Горькому, сюда же вливаются и высланные осенью 1922 года на «философских пароходах». Все они дистанцируются от Толстого и его окружения.

Белый в это время тяготеет к Горькому, занимаясь подготовкой материалов для литературного, общественного и научного журнала «Беседа»[261], издателем которого стал тот же хозяин издательства «Эпоха» С. Г. Каплун-Сумский. Вспомним, что весной 1922 года Горький активно поддержал разрыв Толстого с белой эмиграцией, сочувствовал ему во время «травли» его в эмигрантской прессе. Но ни тогда, ни позже он не одобрял участие Толстого в «Накануне» и постоянно подталкивал его к формальному разрыву отношений со сменовеховской газетой (Толстая 2006: гл. 13). Толстой пытался выйти из газеты и в августе 1922 года, и в начале 1923 года, но безуспешно.

Итак, на протяжении 1922 года отношения Толстого и Белого постепенно разлаживаются. При этом оба писателя подготавливают возвращение — Толстой вернется в Россию 1 августа, а Белый 23 октября 1923 года. По возвращении Белый изредка навещал Иванова-Разумника[262], соседа Толстого по Детскому Селу, где тот снимал дачу. Иванов-Разумник к Толстому относился плохо: в 1924 году он писал Белому: «Клюев очень бедствует. Алексеи Толстые благоденствуют. Все в порядке вещей» (Белый — Разумник 1998: 301); в 1929 году настроение еще хуже: «Одна беда: село наше стало за последний год слишком шумным литературно-художественным центром. Живут здесь “оседло” — А. Н. Толстой, В. Я. Шишков, К. С. Петров-Водкин, не считая minorum deorum; у каждого свой jour fixe, в том числе и у нас собираются по субботам. А не-оседло, но продолжительно все же — обитают здесь О. Д. Форш, заневестившаяся невеста большевизма, Е. И. Замятин, К. А. Федин — и прочие, прочие, прочие. Иногда шумно — и не весело. Дух жизни отсутствует; чувствуется лишь “прочее время живота”[263]. А иногда и пир во время чумы» (Там же: 622). Белый в ответных письмах настроен ничуть не менее негативно: «К тому же: говоря откровенно; я в таком настроении, что не только не хотел бы видеть Толстого, а и… Спасских[264]» (Там же: 666). Однако летом 1930 года он пишет Разумнику из Судака: «У нас тут бывали А. Н. Толстой и Шишков; с обоими было очень уютно и хорошо» (Там же). То же самое Белый пишет П. Н. Зайцеву: «Одно время навещали нас Алексей Толстой и Вячеслав Шишков; и мы вместе отдыхали от жары на нашей террасе, с ними было неожиданно легко, интересно и просто» (Там же: 669). В начале следующего, 1931 года Белый заканчивает очередное послание Разумнику: «Передайте от меня привет А. Н. Толстому» (Там же: 695). Понятно, что Толстой очаровывал Белого, мечтая о том, чтоб вернуть себе любовь и признание старой интеллигенции.

Но мечтания начала 30-х о всеобщем примирении не осуществляются. В 1935 году, почувствовав резкое изменение политического климата, Толстой порывает с прежней семьей и переезжает в Москву; еще до того он сближается с придворной литературно-чекистской кликой, сосредоточившейся вокруг Горького: фактически это разрыв с прошлым.

«Аэлита» как ответ Белому?

В Берлине Белый был, несомненно, центральной литературной фигурой. Его присутствие значило неимоверно много для Толстого.

С большой вероятностью Толстой присутствовал на лекции Белого «Культура в современной России», первой из цикла, которую поэт прочел 14 декабря 1921 года перед аудиторией только что организованного ими обоими «Дома искусств». В январе 1922 года Бунин записал свою парижскую беседу с Л. Шестовым об этих лекциях Белого: «“Жизнь в России, — говорит Белый — дикий кошмар. Если собрались 5–6 человек родных, близких, страшно все осторожны, — всегда может оказаться предателем кто-нибудь”. А на лекциях этот мерзавец говорит, что “все-таки” (несмотря на разрушение материальной культуры) из России воссияет на весь мир несказанный свет» (Бунины 1981-2: 78). В отличие от Бунина Толстой, строивший себе новую, компромиссную платформу, должен был благоговейно внимать Белому. Представляется, что рисуемые Белым в этих лекциях и статьях картины голода и разрухи, на фоне которых происходит невероятный духовный взлет, воздействовали на толстовское художественное воображение; немаловажно было и то, что Белый утверждал, что якобы в России уже произошла переоценка всех — и революционных, и контрреволюционных лозунгов: