На острие меча - Богдан Сушинский

Графиня болезненно поморщилась: «О чем ты опять?» — вопрошал ее взгляд, упиравшийся в черноту повязки.

— Так с кем же вы все-таки беседовали, госпожа Ольбрыхская? — как можно спокойнее и официальнее спросила Диана. — Кто назвал вам имя королевы-матери?

— Я даже не догадывалась, что речь идет о королеве. Тем более что говорил он как-то невнятно. Похоже, сам толком не понимал, о ком идет речь, передавал то, что ему сообщалось. Впрочем, ему это ни к чему: разбираться, кто где монаршествует.

— Но кто говорил вам это, Ольгица?! Кто передавал и кто кому сообщал? Я ни черта не понимаю, моя непостижимо загадочная госпожа Ольгица.

— Тот, кто всегда помогает мне разобраться, что было и что будет, а также предвидеть кое-что из того, что предвидеть вроде бы никак невозможно.

— Ангел-хранитель? Нет? Дьявол или пророк, вознесенный на «небеси» и оставленный там — преданный, обреченный на вечность? На казнь вечностью?

— «Казнь вечностью» — это вы хорошо сказали, графиня. Я долго искала похожие слова, но так и не смогла отыскать их. В Евангелии я такого не встречала.

— Придется писать евангелие «от де Ляфер». Как думаете, Ольгица, папа римский не покончит жизнь самоубийством, представ перед необходимостью благословить на мирскую жизнь это «святописание от Дианы»?

— В каких словесах вы бы сейчас ни изощрялись, все же я не смогу объяснить вам, кто такой этот он. Да мне и нельзя распространяться о таких вещах.

— Я давно поняла, что ты продала душу сатане, — вздохнула графиня, переходя на «ты». Теперь с пророчицей можно было не церемониться. Перед ней снова обычная нищенка. — Но не осуждаю. Мы все продали свои души. Да, видно, слишком дешево, коль с аудиенциями к нам не снисходят. Значит, все исходило от этой паскуды Анны? Спасибо. Теперь мне легче. Оказывается, я тоже стала жертвой сговора. Знала бы я об этом раньше — не так корила бы себя за лейтенанта де Винсента.

— Извините, графиня, чем могла…

— Мы подружимся. Чувствую. Мне нужно будет встретиться с Властой. Она-то нас и сдружит.

— Извините, графиня, я нахожусь уже на той черте, на которой дружбы не ищут. Ничьей.

— Ложь, — жестко ответила графиня, оскаливаясь в белозубой улыбке.

— Непростительно грубо выражаетесь, Диана.

— Непростительно правдиво — так будет точнее. Потому и назвала ваши слова ложью, что твердо знаю: дружбы ищут даже за той чертой. Так устроен весь этот проклятый, оскверненный иудиным семенем мир.

41

— Далеко ли находится издательская контора этого господина… Барбена, кажется? — как бы между прочим поинтересовался граф де Брежи, когда д'Артаньян и Шевалье вновь оказались у его кареты, только теперь уже неподалеку от северных ворот Парижа.

Друзья многозначительно переглянулись. Они были уверены, что посол уже забыл о своем обещании, поэтому искренне удивились.

— Полчаса езды отсюда, — прикинул расстояние мушкетер.

— Значит, если нам повезет, потеряем не более двух часов, — помассажировал посол свой гладко выбритый подбородок. Он не признавал ни усов, ни бородки, поэтому лицо его казалось значительно моложе, чем должно было бы выглядеть. Хотя в чертах его уже четко улавливалось степенное нормандское мужество.

— Вы хотите повидаться с издателем Барбеном? — спросил Шевалье.

— У вас больше оснований стремиться к этой встрече, мой секретарь, — улыбнулся де Брежи. — Рукопись все еще с вами?

— Она всегда с ним, — поспешил заверить д'Артаньян. — Шпагу он иногда позволяет себе забывать, но рукопись…

— Я бы не сказал, что она готова быть представленной издателю, — смущенно проговорил Шевалье. — А ведь речь, по-моему, идет именно об этом.

— Что, совсем не готова? — иронично покосился на него посол.

— Я бы не стал утверждать, что совсем, однако…

— Да это он сам не готов предстать перед издателем, — снова вмешался д'Артаньян. — С рукописью у него как раз все в порядке.

— Во всяком случае, она не станет хуже от того, что издатель уже сейчас, хотя бы бегло, просмотрит ее, — добавил де Брежи. — И вообще, что такое два часа, потерянные каким-то там послом в Варшаве, когда речь идет об истории целого народа?

— Это уже исторические два часа, — охотно поддержал его д'Артаньян, решительно сжимая локоть несговорчивого летописца.

Им повезло: издатель оказался в конторе. На вид ему было не более тридцати, и для человека, владеющего всего лишь типографией, он выглядел довольно респектабельно. Точнее сказать, он смахивал на молодого преуспевающего банкира, соединявшего в своем поведении столичное аристократическое воспитание с самоуверенностью процветающего провинциального финансиста.

Де Брежи сам вручил ему рукопись. Он проделал это молча, никак не отреагировав на молчаливый вопрос Барбена.

— Садитесь, — предложил всем троим издатель, поняв, что не добьется никаких объяснений, пока хотя бы бегло не просмотрит рукопись.

Иной автор, наоборот, сразу же начинал расхваливать свой труд, говорить о том, как долго работал над ним и какие известные в Париже люди просматривали и хвалили рукопись, прежде чем он решился явиться к издателю. Никакой надежды ознакомиться с сочинением в присутствии автора у Барбена в таких случаях не было. Поэтому он терпеливо выслушивал сочинителя, обещая одно-единственное: высказать свое мнение через неделю. Однако эти трое вели себя иначе.

— У нас мало времени, — предупредил Барбена посол де Брежи. — Очень мало.

— Мне хватит получаса. Всех своих знакомых я потрясаю удивительно быстрым чтением. Если только позволяет почерк автора. И еще замечу: знакомство с рукописью не мешает мне задавать автору кое-какие попутные вопросы. Кстати, кто из вас автор? Вы?

— Бог миловал, — нервно и почти испуганно взмахнул руками генерал. — Хоть в этом. Сочинителем предстает вот этот господин, по имени Пьер Шевалье. С сегодняшнего дня он является секретарем французского посольства в Варшаве, которое мне выпала честь возглавлять.

Барбен с интересом взглянул на историографа, усевшегося дальше всех, и снова начал просматривать написанное. Все трое посетителей переглянулись с такой настороженностью, словно от мнения Барбена будет зависеть не только судьба рукописи, но и их собственные. Д'Артаньян подбадривающе подтолкнул Шевалье локтем, но, кажется, тот уже впал в прострацию и не в состоянии был оценить поддержку друга.

Похоже, Барбен действительно обладал удивительной способностью не просто читать, а мгновенно схватывать текст, позволяя себе время от времени застывать с листом в руке и внимательно всматриваться в лицо поникшего автора, чья голова, по мере приближения издателя к последней странице, опускалась все ниже и безнадежнее.