Исторические корни Волшебной сказки - Владимир Пропп

Анализируя мифы племени зуньи, Леви-Строс пытается показать, как миф решает дилемму жизни и смерти и как это решение определяет его структуру. Но Леви-Строс трактует миф прежде всего как логический инструмент преодоления противоречий (с учетом особенностей первобытного мьшшения). Мифическая мысль, как он выражается, движется от фиксации противоположностей к прогрессирующему посредничеству. Проблема собственно не решается, а снимается тем, что пара крайних полюсов заменяется парой противоположностей менее далеких. Противоположность жизни и смерти подменяется противоположностью растительного и животного царства, противоположность растительного и животного царства подменяется противоположностью употребления растительной или животной пищи. А последняя снимается тем, что сам посредник — мифический культурный герой — мыслится в виде животного, питающегося падалью (Койот, у северо-западных индейцев — Ворон), и потому стоит посередине между хищными и травоядными. Иерархия основных элементов сказки зуньи, по Леви-Стросу, соответствует движению по описанной структурной траектории от жизни к смерти, и наоборот. С этим же логическим узлом связан и мифический процесс преодоления противоречия между представлением об автохтонной непрерывности человеческого рода наподобие роста растений и фактической сменой поколений как циклом смертей — рождений. Отсюда у Леви-Строса вырастает и толкование греческого мифа об Эдипе.

Не видя принципиальных различий между мифом и сказкой, Леви-Строс склонен и в сказочных героях, например в образе сиротки у индейцев или Золушки в европейской сказке, видеть таких же мифических медиаторов. С медиацией, по его мнению, связана известная двойственность мифических (а также и сказочных — ср. его рецензию на книгу Роот о сказочном цикле Золушки21) персонажей, особенно мифологических озорников-трикстеров.

Леви-Строс предлагает выразить структуру мифа через модель медиативного процесса следующей формулой:

fx(a): fy(b) = fx(b): fa-1(у),

где a и b — два члена (деятеля, персонажа), из которых первый (а) связан с чисто негативной функцией х, а второй (b) — с позитивной функцией у, но способен принимать и негативную функцию х, являясь, таким образом, посредником между х и у. Обе части формулы представляют две ситуации, между которыми имеется известная эквивалентность за счет того, что во второй части формулы (и соответственно — во второй половине мифического процесса, сюжета) один член заменен противоположным и произведена инверсия между ценностью функции и членами обоих элементов. То, что последний член — именно fa-1 (у), показывает, что речь идет не только об аннулировании первоначального состояния, но о некотором дополнительном приобретении, некоем новом состоянии, возникшем в результате своего рода спирального развития.

В небольшой статье, посвященной фольклору виннебаго, Леви-Строс дает сравнительный структурный анализ (по своему методу) четырех сюжетов с необычной судьбой героев:

I) история юношей, погибших от рука врагов во славу племени;

II) история человека, вернувшего свою жену из мира духов после победы над ними;

III) история победы над духами умерших членов шаманского ритуального союза, что дало им право на перевоплощение;

IV) история сироты, который своей победой над духами воскресил влюбленную в него дочь вождя.

Различия этих четырех сюжетов анализируются по рубрикам: "принесение жертвы": для другого (II), для группы (I), для себя (III); "смерть как": нечеловеческий агрессор (IV), человеческий агрессор (II), соблазнитель (I), спутник (IV); "выполненное действие": против группы (IV), вне группы (II), для группы (I), внутри группы (III). Далее трактуются противоположности: природа — культура; жизнь — смерть, «сверхсмерть» духов — «недожизнь» героев (подаривших остаток жизни своей группе); обыкновенная — необыкновенная жизнь (последняя оппозиция в мифе IV имеет негативный, перевернутый характер). Не менее оригинален разбор мифа цимшиан об Асдивале22.

Интересные разборы мифов имеются также в больших теоретических монографиях Леви-Строса, посвященных проблемам-первобытного мышления23 и мифологии24. Концепции Леви-Строса в этой области очень глубоки и интересны. Он борется с традиционным представлением о слабости, чисто интуитивном, беспомощно-конкретном характере первобытного мышления, его неспособности к обобщениям. Отстаивая своеобразный интеллектуализм первобытной мысли, анализируя ее специфический характер, Леви-Строс, например, блестяще доказал, что тотемические наименования в первобытном обществе используются для построения сложных классификаций как своего рода материал для знаковой системы. Он дает интересный анализ некоторых семантических оппозиций (сырое — вареное и др.), являющихся ключевыми для мифологических представлений и ритуализованного поведения южноамериканских индейцев. Знакомство с основными трудами Леви-Строса помогает понять специфику его подхода к мифу, силу и слабость этого подхода. Он рассматривает миф как инструмент первобытной «логики» и поэтому, вопреки здравым и тонким соображениям о методах структурного анализа мифа, его конкретные разборы представляют собой анализ структуры не мифического повествования, а мифического мышления.

В принципе Леви-Строс предусматривает повествовательный аспект (по горизонтальной координате), но практически он сосредоточивает все внимание на "пучках отношений" и их символико-логическом значении. В. Я. Пропп, искавший жанровую специфику волшебной сказки, рассматривает прежде всего повествование, анализирует развертывание во времени и, следовательно, синтагматику с выяснением значения функции каждой синтагмы в рамках данного сюжета. Поэтому его структурная модель линейна. Лишь на следующем этапе исследования (отраженном в "Исторических корнях волшебной сказки") функции получают этнографическую интерпретацию (в плане генетическом).

Леви-Строса интересует в основном мифологическая «логика», поэтому он начинает с мифа, связывает функции только по вертикали, пытаясь из сопоставления вариантов мифа выявить его парадигматику. Структурная модель Леви-Строса нелинейна. Историческое различие мифа и сказки для Леви-Строса нерелевантно, не имеет принципиального характера. К анализу сюжета некоторое отношение имеет его медиативная формула в той мере, в какой она пытается схватить «перевертывание» ситуации в финале и «спиральность» развития. Но эта особенность сюжета в более конкретной форме уловлена В. Я. Проппом: герой не только ликвидирует недостачу (для чего он сам или его чудесные помощники вынуждены «негативно» действовать по отношению к вредителю — двойственность леви-стросовского члена b), но создает некую новую ситуацию и приобретает дополнительные сказочные ценности.[7]

В рецензии Леви-Строса на "Морфологию сказки" заключается и общая высокая оценка труда В.Я. Проппа и ряд критических замечаний и творческих предложений. Критика эта не удивительна в свете того, что было выше выяснено относительно различия подходов этих двух крупнейших исследователей, ищущих решения проблемы с противоположных концов. Леви-Строс понимает свой спор с В.Я. Проппом как спор «структуралиста» с «формалистом». Ему кажется, что русский ученый отрывает форму от содержания и сказку от мифа, пренебрегает этнографическим контекстом, пытается создать грамматику без лексики, забывая о том, что фольклор как специфический феномен, отличный от других языковых явлений, — это слова слов, одновременно и словарь, и синтаксис, и т. п. Следствием этого он считает сведение В.Я. Проппом всех сказок к одной-единственной. Леви-Строс предлагает открыть за относительным разнообразием функций большее постоянство, представив одни функции как результат трансформации других (объединить инициальную и финальную серии функций, битву с трудной задачей, вредителями с самозванцем и т. д.); заменить последовательность функций схемой операций типа Булевой алгебры (группа трансформаций малого количества элементов). В сказочных персонажах он предлагает видеть медиаторов, связывающих противоположности типа: мужской — женский, высший — низший и т. д.

Мысль Леви-Строса о возможности интерпретации отдельных функций как результата трансформации той же; сущности очень интересна и плодотворна, однако такое рассмотрение лучше производить после суммарного морфологического анализа, а не вместо него.

Все многообразие связей между функциями трудно установить до выделения самих функций, а выделению функций должно предшествовать строгое разбиение повествования на синтагмы, следующие друг за другом во временном линейном ряду. В противном случае и установление связей между функциями, и группировка их в пучки, и угадывание символического значения таких пучков, и выделение парадигм неизбежно будет содержать в себе большую дозу произвольности, не выйдет за пределы догадок, пусть весьма остроумных и во многом верных.