Ведущая на свет - Вера Волховец

трещит по швам из-за Виндроуз и её испытательной группы. Куда прикажете девать состоявшуюся суккубу, которая вот-вот сменит греховный класс? И разве такая как она вообще заслуживает хоть какого-то помилования? Мы знаем порядок. Сначала поле. Гнев Небес. Помилование. Шанс. Нарушать этот порядок — идти против воли Небес, против установленных ими правил. Чего ради?

Тишина становится давящей. Насчет просьбы Джули не высказались только Пейтон, Миллер и сам Генри не высказался.

Два мнения против. Каковы шансы, что хоть кто-то из оставшихся серафимов скажет хоть слово за демона? Никаких. Просто потому, что они не были за той чертой. Ни один из них.

— А чего ради суккуба, уже много лет успешно ускользающая от серафимов, внезапно пошла и сдалась первому попавшемуся патрульному? — Генрих глянул на Анджелу прямо и не без насмешки во взгляде. — Что ей двигает?

— Трусость? — у серафимы, разумеется, находится ответ. — Любой из вас что угодно отдаст, лишь бы облегчить свою голодную жизнь.

— Она пришла, не зная об Агате, — Генрих покачивает головой, — она пришла, даже не зная, что её вообще хоть кто-то будет слушать. Она пришла только потому, что у неё есть шанс перестать быть тем, кем она сейчас является.

— Хартман, уймись, нам одного тебя хватает за глаза, а ты хочешь, чтобы мы облагодетельствовали лимбийцев еще и твоей подружкой?

— Никто из нас не может это решать в принципе, — Генрих проговаривает это спокойно, не замечая злого шипения Анджелы, — в определенном смысле только мой Поручитель может сказать хоть что-то дельное на этот счет. И только её слово имеет значение.

— Триумвират — это не один голос, Хартман, — подает наконец голос Миллер, — одно Орудие никогда не перевесит голоса всех других. Никто из нас не исключителен. Небеса вложили Агате в руки силу в соответствии со сложностью той задачи, что она на себя взвалила, но более это ничего не значит. Лично я не вижу мотивации оставлять Эберт на свободе. Она сдалась сама? Тем лучше для неё, наверняка Небеса это зачтут при определении скорости её помилования.

Третий голос капает в копилку против. Почему-то это волнует. Беспокоит. Нужно просто сформулировать почему? Пусть даже шансов на победу почти и нет. Пейтон вряд ли склонится на сторону демонов, уж слишком консервативен этот древний пернатый черт. Вспомнить только, как он отчитывал Агату за один неуместный разговор “с нечистым”…

— Ты права, Анджела, — медленно подбирая каждое слово, Генрих смотрит серафиме в глаза, — ты права в том, что любой Лондонский демон выпрыгнет из шкуры, лишь бы что-то поменять в своей жизни. Потому что все что у них есть — охота. Кладбища. Чужие квартиры и овраги. Серафимы, вечно наступающие на пятки. Каждый из демонов, что по ночам забивается в склепы Хайгейта, жалеет о том, что когда-то он искусился и сбежал из чистилища. Что поддался ненависти, голоду, похоти — всему тому, что в Лимбе приходится сдерживать. Вот только ни у одного из них пути назад нет. Или так, или на Поле. И все мы выбираем охоту до той поры, пока на каждого из нас не найдется управа. Будь у демонов хоть какая-то альтернатива на возвращение — они были бы гораздо меньшей головной болью для всех вас.

— Господи, ну что за бред, — Анджела кривится и скрещивает руки на груди, — Хартман, ты просто хочешь устроить в Лимбе вечеринку для таких же как и ты? Шведский стол для демонов. Фуршет из движущихся к свету.

— Давайте уже проголосуем, — более мирным тоном предлагает Катон, — мы ведь всегда решаем внутренние споры именно так. Кто за то, чтобы отправить Эберт на Поле, и уже заняться наконец нашей приоритетной задачей — Фоксом?

Три руки взлетают вверх. Миллер, Катон, Свон… Все как Генрих и предполагал.

— Принято большинством голосов? — Катон оборачивается к столу Пейтона, и удивленно замирает, увидев, что Артур не спешит присоединиться к их компании, — Арчи?

Пейтон молчит, беззвучно прокручивая на среднем пальце левой руки темный ободок кольца. Обычного кольца, без всяких опознавательных признаков, печаток и чего бы то ни было.

— Артур, нет, — категорично восклицает Анджела. Чему она возражает — Генриху не ясно, но что-то её определенно напрягает. Что-то мешает снова намотать на запястье цепь Джули и уволочь её в карцер.

— Я еще ничего не сделал, — ровно откликается Пейтон, — ничего не сказал.

— Но ты ведь думаешь об этом! — в голосе Анджелы начинает звенеть паника, — нет. Ты не можешь так нас проигнорировать. Мы с тобой давние соратники. И ты поступишься нашим мнением, чтобы пойти навстречу Хартману? Исчадию?

— Орудию Небес, — сухо произносит Артур, — он — единственный наделенный благодатью демон.

— И что с того? — Анджела вот-вот взорвется, — чем его мнение вдруг важнее нашего?

— Я предполагал, что ничем, — Пейтон говорит ровно, не поднимая глаз, — я предполагал, что наш курс выстроен верно. И несколько недель назад я ровно так же не послушал девушку, которой двигало милосердие, потому что счел её идеи опасными для нашего порядка. Чуть позже — мы все увидели, что Небеса встали на её сторону. Мы не поверили ей вновь, но решили дождаться её осечки, чтобы снова вернуть привычный нам уклад. Осечки не произошло.

— Прошло слишком мало времени!

— Прошло достаточно времени, чтобы первый демон, которого отмолила мисс Виндроуз, тот самый, в быстром срыве которого мы были уверены на сто процентов, вдруг получает дары благодати. Таких, которых Лимб до сей поры просто не знал. Никому из нас Небеса не вверяли силу своего гнева. Только Хартману.

— Артур… — Анджела снова пытается его перебить, но Пейтон поднимается на ноги и в первый раз за беседу поднимает свой взгляд на собравшихся в его кабинете. И взгляд этот — ясный и непреклонный.

— Я, старший архангел Чистилища, — звучно молвит Артур, — старший и старейший. Мне Небеса вверили исключительное право. Я накладываю Вето на сегодняшнее решение Триумвирата. Демоница Джули Эберт не будет сегодня приговорена к Полям. Мы вверяем её под ответственность Генриха Хартмана, и под его наблюдением она будет дожидаться исцеления души леди Виндроуз, которая и будет принимать окончательное решение этой судьбы.

Он снимает с пальца кольцо, и оно истаивает, оставляя после себя только едкий запах неисчерпанного конфликта. Право Вето