Записки мертвеца - Георгий Апальков

общем-то, сделан из того же самого дряблого и рыхлого теста. Ровно так же и общественная мораль, требующая от каждого человека подвигов для того, чтобы тот был достоин высокого звания человека, не замечает, что некоторые люди просто не созданы для подвигов.

— Камень, ножницы, бумага, раз… Да нет, рано! — сказал Сергей, когда я выкинул свою фигуру сразу после слова «бумага», — На «три» выбрасываем.

— Хорошо.

— Камень, ножницы, бумага, раз, два, три!

Сергей выбросил бумагу.

Я выкинул камень. А ведь хотел выкинуть ножницы! Но то ли поймал тупняк, то ли передумал, то ли всё случилось неосознанно, по воле случая.

Сергей посмотрел на меня наполовину виновато, наполовину — с облегчением. И ничего не сказал. Я тоже ничего не сказал. Всё и так было очевидно и ясно, и слова нам для общения были теперь не нужны.

Я вышел во двор, чтобы рассказать обо всём Ире. Они с Юлей ходили вокруг давным-давно убранных грядок и что-то там рассматривали. Они были так увлечены, что мне вдруг захотелось не подходить к ним и просто уйти, ни с кем вообще не прощаясь. Сергея я теперь ненавидел всей душой за то, что он выбросил эту проклятую бумагу. К Кристине я питал неприязнь хотя бы за то, что она радовалась моей отправке к Старкову, поскольку благодаря моей отправке её муж останется дома. Юля раздражала меня тем, что была не при делах и порхала тут как безмятежная бабочка, словно бы конец света и разгул мертвецов её не касаются. А Ира… Я был в ярости, когда увидел её улыбающейся рядом с этой маленькой девочкой, собирающей какие-то палки и подмороженные корешки. Я ревновал — неистово и буйно ревновал её за эту улыбку, которую я так хотел увидеть на её лице и которую увидел только сейчас, когда она играла со своей новой девятилетней подружкой в какую-то идиотскую игру. Мало того: она улыбалась тогда, когда у меня земля уходила из-под ног, и я не находил себе места, и иногда забывал, как дышать. Всего через час меня заберут люди с автоматами и увезут в неизвестном направлении, а она тут улыбается чему-то! Разумеется, какая-то часть меня понимала, что всё это чушь. Но, к сожалению, то была не большая часть.

Я рывком развернулся, поднялся на крыльцо и вернулся обратно в дом. Там я наскоро собрал рюкзак, положив в него только дневник, ручку и бутылку воды. Потом я накинул рюкзак на плечи, оделся потеплее и отворил дверь в сени с твёрдым намерением молча уйти из этого дома навсегда.

— Э, ты куда? — встрепенулся Сергей.

— Куда надо, — огрызнулся я.

— Ты если бежать надумал — о нас тоже подумай. Старков сказал: без глупостей.

— Иди ты! Оба вы пошли бы к… Нафиг короче пошли! К полкану я иду, к полкану, не волнуйтесь! На фарш, на мясцо, чтоб места от меня мокрого не осталось! Чтоб вам тут не париться ни о чём! И чтоб вас никто не парил! Уроды вонючие! Пшли вы… все! — прорычал я это или что-то вроде этого сквозь стиснутые в гневе зубы, потом вышел в сени и как следует хлопнул дверью.

Только на полпути к площади перед магазином я вдруг понял, что было ещё несколько рабочих способов никуда не идти и заставить пойти вместо себя Сергея. Можно было начать умолять его о втором раунде или о том, чтобы сыграть «до трёх побед» — это самое очевидное. Можно было бы также дождаться солдат, которые придут забирать и конвоировать рекрутов, а затем — сказать им, что мы тут ещё ничего не решили, а если Сергей будет слишком настойчиво запихивать меня к ним в объятья — можно опять-таки начать умолять, плакать и просить никуда меня не забирать. Может, они решили бы не связываться со мной и моей истерикой и «упаковали» бы Сергея вместо меня. Или Кристину — всё равно, кого, главное не меня и не Иру. Хоть Юлю эту — по барабану. Можно было хотя бы попытаться упереться рогом и не даться никому в руки. Но отчего-то я не хотел этого делать. Я чётко осознавал, что не хочу унижаться ради спасения своей шкуры, но хоть убейте не понимал, почему. Возможно, всему виной было что-то новое во мне, что родилось совсем недавно, и что формировалось и крепло с каждым новым днём, с каждой новой пережитой трагедией или катастрофой, с каждым новым приобретённым опытом, который мне ещё было рано приобретать, но приобрести который меня заставила эта дурацкая новая жизнь. И это что-то требовало. Пока оно не требовало геройства, самоотверженности или беспримерного мужества — нет. Пока оно требовало всего-то «вести себя достойно», что бы это ни значило. Кто знает, чего оно захочет потом, когда ещё немного нарастит мясца.

Дойдя до пятачка перед магазином и не увидев там никого, я вспомнил, что полковник сказал, что ожидает всех на свидание с собой в придорожном кафе на выезде из деревни. Туда и лежал мой путь. По пути несколько разных вооружённых людей в камуфляже, в обнимку с автоматами патрулировавшиех центральную улицу Надеждинского, спросили меня, кто я такой и куда иду. Я называл номер дома и говорил, что в моём доме в качестве рекрута выбрали меня. После этого люди с автоматами показывали мне направление, которое я и сам знал, и я шёл себе дальше.

Когда я добрался до дороги и закусочной рядом с ней, оборудованной в пункт приёма личного состава, я усомнился в правильности и разумности того, что я делаю. Больше того: я перестал вообще понимать, что я делаю, и что происходит. Ноги мои снова стали тоненькими спичками, готовыми в момент переломиться пополам от тяжести дум, насевших на мою голову. В довесок ко всему прочему, вокруг одновременно происходило огромное количество событий, ни на одном из которых я не мог толком сфокусироваться. Вот пара солдат стоит и курит в стороне, неподалёку от грузовика. Вот грузовик, в котором сидят понурые, грустные люди. Вот рядом с кафе стоит тот самый полковник, который совсем недавно говорил свою речь в мегафон, стоя на крыше магазина. Рядом с ним стоял мэр Гросовский, а подле них было ещё несколько человек, среди которых я узнал только усатого прораба, шефствовавшего над строительством деревянной стены вокруг деревни. Эти люди вели разговор, смысл которого я не мог уловить.

— Люди все? — спрашивал Старков у кого-то из подчинённых офицеров.

— Все, та-щ полковник, — офицер, видимо, был очень занятым