Россия – наша любовь - Виктория Сливовская

и ухода на пенсию профессора Анри Гранжара он возглавил этот факультет в Сорбонне, а затем стал директором Института славяноведения в Париже (l’Institut d’études slaves). Благодаря ему мы познакомились с кругом французских русистов, авторов интересных работ, переводчиков, переводящих произведения русских писателей на французский язык. Это была группа людей крайне интересных и очень разных: Мишель Окутюрье (из семьи, которая уже давно переводила русскую литературу, прежде всего Федора Достоевского) и его жена, также русистка, многократно награждаемые переводчики и авторы; Жорж Нива, тогда только начинающий работать в Швейцарии, позже известный интерпретатор произведений Солженицына; Жак Катто, знаток жизни и творчества Исаака Бабеля, его популяризатор, а также автор выдающихся книг о великих русских писателях XIX и XX веков; Александр Звигильский, специалист в области жизни и творчества Ивана Тургенева, друг Бориса Федоровича Егорова; наконец, немного сумасшедший ультралевый Клод Фриу. Мы также познакомились с женой скульптора Августа Замойского, Элен Пельтье-Замойской, известной благодаря знаменитому делу Синявского-Терца, тексты которого она перевозила, чтобы опубликовать на Западе. Нас также нашел Мишель Мерво из Руанского университета, который, как и мы, занимался Александром Герценым и Николаем Огаревым, что привело к многолетней переписке и обмену публикациями. Во время холодной войны это был другой мир – знакомство с их работами и взглядами, а также беседы с ними сыграли важную роль в нашей жизни, расширив наши взгляды на Советскую Россию и ее литературу (мы смогли купить различные издания по сниженным ценам и получить много недоступных у нас книг).

Сам Бонамур был одним из чрезвычайно добрых, скромных людей, умеющих с дистанцией относиться к своей собственной работе и выполняемым им обязанностям. Вскоре он стал нашим покровителем. Именно благодаря ему мы познакомились со Стефаном и Мирей Хмелевскими – супругами, о которых много добрых слов сказано в воспоминаниях о Пухатеке. Когда Бонамур подарил нам свою огромную книгу «A. S. Griboedov et la vie littéraire de son temps» (А. С. Грибоедов и литературная жизнь его эпохи), то сказал, а потом написал в посвящении, что он совершил «повторное убийство поэта». Он не переоценивал свои достижения, скорее наоборот – недооценивал их. Монография о Грибоедове не понравилась Юлиану Оксману, в своем письме от 10 ноября 1966 года он назвал ее чрезвычайно наивной компиляцией, написанной без знания и понимания наиболее важных источников. Он без обиняков, как это привык делать, заявил об этом автору, указав ему на слепое подражание худшим советским образцам, о чем после нашего рассказа о милейшем французском Иване Добролюбове он пожалел и старался загладить вину, упоминая о его книге на конференциях и лекциях. Тем не менее, какой бы монография не была, она послужила получению ученого звания крайне симпатичному и обладавшему недюжинными знаниями историку русской литературы.

* * *

В 1970 году я получил от Бонамура телеграмму с поздравлениями в связи с тем, что меня назначили профессором «associé»[185] на второй учебный семестр. После получения согласия декана Здислава Либеры я полетел самолетом, а следом за мной поездом приехала моя вторая половина. У меня были заранее подготовленные лекции на французском языке, и они были посвящены Серебряному веку и его героям, например, Федору Сологубу и Николаю Евреинову. И вот на лекцию о Евреинове и его знаменитом театре «Кривое зеркало» пришла его вдова Анна Кашина-Евреинова, красивая пожилая дама, с блеском во взгляде. После короткой беседы о наших интересах она пригласила нас к себе домой и, как всегда, в первую очередь накормила, чем хата богата. Квартира, в хорошем округе Парижа, настоящий музей: на стенах много портретов Евреинова в разных ролях, картины Леонида Пастернака – отца Бориса, Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Юрия Анненкова, автора прекрасных воспоминаний, и других эмигрантов первой волны, зачастую друзей Евреиновых.

Анна Александровна Кашина, в начале 1920-х годов актриса Петербургского Александринского драматического театра, познакомилась с Евреиновым в Петербурге в период его величайшей славы, когда он был известен как драматург и режиссер-новатор, теоретик и историк театра, один из создателей (главным образом в области репертуара) знаменитого «Кривого зеркала», т. е. театра малых пародийных форм, не имеющего аналогов ни в одной стране. Когда Евреинов окажется в эмиграции, его пьесы будут на протяжении десятилетий ставиться на всех европейских сценах, в том числе в Польше (в основном наиболее известная пьеса «Самое главное») и в многочисленных американских театрах.

Актерское искусство чувствуется в каждом движении Анны Александровны. Это импульс. Несмотря на свою полноту, она быстро двигается, говорит громко, четко, выразительно жестикулируя. Настоящая маркитантка. В то же время она – человек из хорошего дома, с врожденной культурой речи и манерами. Ее истории отличаются пластичностью, как и она сама. Она с одинаковым удовольствием рассказывает как о театральных успехах, так и о несчастных случаях: действие в одной из пьес предполагало, что вместе с партнером нужно было подняться на высокие подмостки. Во время спектакля она заметила, что ее нога застряла так неудачно, что как только она поднимет ее, то с грохотом свалится со сцены. Все, что ей оставалось, это схватиться за партнера, а, поскольку у нее не было выбора, она уцепилась за… «то самое место». Он даже не пискнул от боли, за что с тех пор снискал ее расположение и восхищение.

О любовных приключениях своего с 1921 года мужа она говорила с восторгом, закрывая глаза: «Ах, если б вы знали, как он мне изменял!».

Они бежали из Совдепии через Польшу, когда в январе 1925 года вместе с «Кривым зеркалом» оказались в Варшаве. Евреинов вместе с женой приехал раньше, чтобы как режиссер подготовить почву для выступлений. Он уже был довольно хорошо известен в Польше, где ставились его пьесы, вышла даже представлявшая его монография авторства Эугениуша Сверчевского[186]. Так что его встретили с уважением и симпатией, а коллеги по цеху приглашали к себе. Однако приезд «Кривого зеркала» в Варшаву стал, как вспоминала Анна Евреинова, «началом нашей Голгофы»[187]. Не будем останавливаться здесь на ее описании[188]. Зрителям не нравились уродливые костюмы, дешевые декорации; кроме того, из-за преследований советских властей часть участников труппы не получила паспорта и не смогла приехать, что отразилось на уровне спектаклей; недоброжелательное отношение варшавской критики было усилено политическими провокациями и интригами посольства. Однако сами Евреиновы после трехмесячного пребывания покидали Варшаву как победители – с цветами, конфетами, ананасами, сопровождаемые фотографами и многочисленной толпой на вокзале[189]. Несомненно, в какой-то степени способствовала этому триумфу красивая, элегантная, непосредственная в общении супруга, мудрая советчица несколько легкомысленного мастера сцены[190].

В Париж они отправились