Путь Никколо - Дороти Даннет

А теперь вот сын короля. Сын короля, который, по словам Марианны де Шаретти, намеренно старался казаться небрежным, дружелюбным, порой даже вульгарным, а также нарочито религиозным.

Но он в двадцать один год уже вел в бой войска; правил в Дофинэ; завоевывал земли в Италии; и пошел против воли своего отца-короля, женившись на некрасивой двенадцатилетней савойской наследнице, ради того чтобы использовать владения ее отца как плацдарм для своих войск.

Отцу он бросал вызов столь часто, что в конце концов король Франции угрозами заставил герцога Савойского не признавать Людовика своим зятем, во всем повинуясь королю Франции как своему сюзерену.

Вот почему дофин Людовик сбежал в Бургундию. В Генаппу, где он интриговал заодно с Миланом и графом Уорвиком против короля, и, разумеется, меньше всего желал, чтобы весть об этом разнесли по свету тупоумные курьеры.

Клаас постарался узнать о дофине как можно больше из самых разных источников, но в конце концов именно вдова помогла ему больше всех. Это было в тот раз, когда она загнала его в угол своими вопросами, и он наконец признался ей, в чем истинная цель этой поездки.

— Гонцы всегда представляют опасность. Мы слишком много знаем. А тут, внезапно, не только собственный придворный дофина, Гастон дю Лион, но также Медичи и Сфорца пользуются моими услугами. Простой здравый смысл велит ему разобраться, в чем дело. С кем я встречаюсь, и о чем мне известно.

Для нее это было ударом. Спустя мгновение он осознал почему и поспешил добавить:

— Феликс, разумеется, понятия не имеет, что выдает больше, чем следовало бы. Я уверен. Но если мы его предупредим и не отпустим в Генаппу, то они точно решат, будто нам есть что скрывать.

— Так зачем же тогда ты сам едешь туда?

— Не потому что он в опасности. Просто показать, что я знаю о происходящем. Я не просил о встрече с дофином. Мы просто едем с Феликсом навестить Раймонда, брата камергера. Этого достаточно. Если дофин пожелает встретиться с нами, он сам скажет об этом.

— А если он захочет увидеть тебя, Николас? — спросила вдова. — Как-то раз я уже спрашивала тебя о нем. Ты заявил, что считаешь, будто он слишком хитер, и никогда не осмелишься обмануть его.

Когда она называла его Николасом, было ясно, что она либо сердится, либо напугана. Он вспомнил, при каких обстоятельствах отвечал ей на этот вопрос в прошлый раз. Тогда ею владели оба этих чувства, и им тоже. Погрузившись в воспоминания, он позабыл ответить.

— Так что же? — настаивала она. — Тебе ведь придется решать, не так ли? Клаас или Николас? Которого из них ты покажешь дофину?

Но поскольку он был всего одним человеком, а не карнавальным уродцем, то начал смеяться. В любом случае, не было никаких сомнений: что бы ни случилось, там он подвергнется самой тщательной проверке, и совсем на новом уровне. Поначалу он чувствовал себя польщенным, пока не осознал, что это было главным доказательством его неопытности. А вот теперь Генаппа приближалась.

Теперь он прислушался к словам Феликса, который раз за разом повторял ему по пути:

— И ты преклонишь колено трижды. Когда входишь, когда выходишь. Ради Бога, не забудь и не выстави меня болваном.

Он вновь начал смеяться, потому что скорее всего не вспомнит об этом. Бедняга Феликс! Бедняга Клаас! Удачи, Николас!

Глава 23

Некоторое время спустя Клаас вдруг сообразил, что безупречный эскорт, присланный за ними с Феликсом, внезапно свернул с дороги, ведущей в Генаппу. Теперь они ехали прямиком через поля и вскоре оказались в роще, и откуда-то издалека донеслись звуки голосов, стук копыт и лай возбужденных собак. Проблеял рожок.

Феликс в своей шляпе-башне обернулся к Клаасу, сияя от удовольствия.

— Егеря милорда дофина! Наверняка, больше никто не имеет права охотиться здесь. Вот теперь увидишь! Черные как смоль лошади: других он не признает… и гончие. У него есть новая пара…

— Месье совершенно прав, — отозвался капитан эскорта. За весь предыдущий час он не произнес ни единого слова, и теперь Клаас в изумлении уставился на него. Капитан продолжил, обращаясь к Феликсу.

— Именно поэтому милорд дофин попросил, чтобы вас направили этой дорогой. Вы не возражаете против того, чтобы поохотиться?

Клаас покосился на лиловые оборки, на камзол, отделанный куньим мехом, на увитую лентами шляпу Феликса, которая едва не задевала за ветви деревьев.

— Дорогой капитан, я польщен! — воскликнул тот.

Капитан улыбнулся. С рыси он внезапно перевел лошадь в галоп. Феликс последовал его примеру. Его примеру последовали и все остальные, кроме Клааса, который свалился с седла. К тому времени Феликс и капитан уже перебрались вброд через ручей и взбирались на холм, не заметив неладного. Прочие всадники, несомненно это заметившие, также продолжили путь как ни в чем не бывало. Причем последний, которому пришлось объехать Клааса, нагнулся в седле, подхватил его лошадь под уздцы и увлек ее за собой.

Клаас, сидевший на траве, закричал ему вслед. Но всадник, уводивший его лошадь, не обратил на это ни малейшего внимания и, двигаясь в сторону, противоположную остальным, начал подниматься на холм. Клаас обхватил руками колени, вздохнул задумчиво и весело заулюлюкал ему вслед. Всадник принялся спускаться с другой стороны холма. Последнее, что видел Клаас, это уши его лошади, выделяющиеся на фоне горизонта.

Седло, упавшее вместе с ним, лежало, перевернутое, в нескольких шагах. А рядом торчала воткнутая в землю лопата, на которую, склонившись под каким-то неестественным углом, опирался человек. У него на ногах были разношенные залатанные сапоги, на голове — фетровая шапочка, а одет он был как обычный селянин, в короткую куртку и рубаху с закатанными рукавами. Когда он обернулся, Клаас увидел перед собой странное бугристое лицо, и рот без единого зуба.

— Ну-ка, посмотрим. Новый ястреб принес седло. — Он оторвал подбородок от сцепленных рук и медленно подался назад, подняв к небесам слезящиеся глаза.

Клаас продолжал сидеть на месте.

— В другой раз может принести и лошадь, — заметил он.

— Мне лучше быть поосторожнее.

Лопата вздрогнула. Пожевав беззубыми челюстями, старик раздвинул губы и в воздух устремился поток слюны.

— А может принести и человека, не удивлюсь, — заявил он.

— Так смерть себе поймаешь, сидя на траве. На чужой траве. На прошлой неделе повесили тут одного, вон на том дереве.

Клаас немного поразмыслил.

— А я хотел спросить, что вы тут сажаете.

Еще один плевок, блеснувший в солнечных лучах.

— Так ты голоден? — поинтересовался старик.