Замок - Гурвич Владимир Моисеевич

— А разве не так?

— Очень комфортно винить другого в своих бедах. В свое время мне тоже нравилось это делать. Но потом я все же поняла, что это одна из самых страшных ошибок человека. По большому счету она ставит на нем крест.

— Вот как ты размышляешь, — пробормотал Варшевицкий. — Ну, да, ты же всегда за него.

— Ошибаешься, — покачала головой Мазуревичуте, — я всегда за себя. Просто в отличие от тебя я не иду у себя на поводу. Давай прекратим этот спор. Уже скоро всем идти спать, а ты помнишь, что тебе еще надо протрезветь. Иначе придется ночевать под звездами. Впрочем, это весьма романтично, хотя и прохладно.

— Хочешь, чтобы я искупался? Но у меня нет даже плавок.

— Зачем они тебе в темноте. Окунись — и хмель быстро пройдет.

— Да, ты права. — Варшевицкий попытался встать, но с первого раза не получилось, он плюхнулся снова на стул. — Не поможешь? — жалобно посмотрел он на свою собеседницу.

Мазуревичуте встала и помогла ему приподняться со стула. Варшевицкий помахал ей рукой и не твердой походкой пошел к выходу с террасы.

Несколько секунд Мазуревичуте смотрела, как он удаляется, рискуя в любую минуту растянуться на земле. А если он утонет? вдруг подумала она. Надо его подстраховать, поработать спасателем. Только лучше ему об этом не знать.

Мазуревичуте решила подождать, пока Варшевицкий скроется из вида и только затем последовать за ним.

133

Каманин вышел из замка, остановился и стал жадно вдыхать в себя теплый вечерний воздух. Внутри здания он вдруг почувствовал, что задыхается и поспешил его покинуть. Возможно, опять подскочило давление. Обычно в таких случаях он тут же обращался к Марии, но сейчас ему не хотелось это делать. Справится сам, решил он.

Ему стало лучше, но он решил пока не возвращаться назад, лучше еще немного побыть на свежем воздухе. Он медленно двинулся к фонтану, решив посидеть рядом с ним на скамейке.

— Феликс, постой! — услышал он позади себя.

Каманин обернулся и увидел, что его догоняет Нежельский.

— Я тебя искал там, а ты, оказывается, здесь, — сказал он, поравнявшись с Каманиным.

— Захотелось подышать свежим воздухом, — сообщил Каманин.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Нормально, — ответил Каманин. Ему сейчас не хотелось жаловаться на недомогание Нежельскому.

— Ты не против, если я постою немного рядом с тобой? — спросил Нежельский.

— Не против. Только пойдем, сядем.

Они дошли до фонтана, сели рядом на скамейку.

— Я хотел с тобой поговорить, — произнес Нежельский.

— Говори.

Нежельский посмотрел на небо, затем перевел взгляд на Каманина.

— Я хочу сделать признание, — сказал Нежельский.

— Разве ты уже его не сделал? — слегка удивился Каманин.

— Я должен его дополнить.

— А нужно ли?

— Нужно, Феликс.

— Тогда давай.

— Когда я писал на тебя доносы, я не просто так писал. Я хотел, чтобы тебя посадили.

Некоторое время мужчины молчали.

— И почему ты этого хотел? — спокойно спросил Каманин.

— Ты не понимаешь?

— Нет, раз спрашиваю.

— Ты мне жутко мешал, из-за тебя все, что я делал, казалось мне убогим. С тобой я чувствовал себя вечно неполноценным. Это было ужасное ощущение.

— Весьма стандартные чувства, — пожал плечами Каманин. — Но что было, то прошло.

— Ничего не прошло, — резко возразил Нежельский. — Это чувство по-прежнему во мне сидит. И я не сомневаюсь, что оно не уйдет никуда до самой моей смерти.

— Но что ты хочешь от меня? Если могу чем-то помочь, подскажи.

— От тебя мне ничего не надо. Я пришел не за этим.

— Неужели это еще не все твои признания?

— Я не о признании.

— Тогда о чем? — Каманин в упор посмотрел на старого друга.

— Я пришел сообщить, что больше никогда не увижусь с тобой. Я твердо это решил. И так будет лучше и для тебя и для меня.

— Откуда ты это знаешь?

— Знаю и все. Решение окончательное и бесповоротное.

— Честно говоря, совсем не ожидал такого завершения моего юбилея. Сначала меня покинула Мария, теперь уходишь ты. Я остаюсь совсем один, ведь кроме тебя у меня нет больше настоящих друзей.

— У тебя столько детей.

— У каждого из них свою жизнь. Им не до меня. Но что делать, коль твое решение окончательное. Уходи.

— Окончательное, — подтвердил Нежельский. — Мне очень жаль, что так завершается наша многолетняя дружба. Я долго размышлял том, что нас связывало все эти долгие годы. И пришел к выводу, что по-другому она не могла закончиться. Всю жизнь я тебя в равной степени любил и ненавидел. Неужели ты этого не замечал?

— Не поверишь, Ваня, не замечал. Вернее, замечал, что любил. А вот ненависти твоей не видел.

— Даже странно.

— Так бывает. Я дорожил нашими отношениями — вот и не видел очевидного. И, кстати, нисколько об этом не сожалею. В нашей дружбе было немало хорошего.

— Да, было, но меня угнетала моя неискренность. Впрочем, больше нет смысла говорить на эту тему. Теперь ты все знаешь, и мы больше не встретимся.

Несколько секунд Каманин о чем-то напряженно размышлял.

— Раз решил, значит, так тому и быть. Я всегда старался выполнять все свои решения, даже не самые разумные. Мне казалось, что если этого не делать, то ты привыкаешь вообще ничего не доводить до конца, отступать из-за любой причине. Человеку легко уговорить себя отказываться от собственных планов, если это становится ему трудно или невыгодно. Но это самый плохой вид компромисса — компромисса с самим собой.

— Знаешь, Феликс, мне всегда восхищало в тебе умение очень ясно видеть суть любого явления. Я завидовал тебе, у меня так не получалось.

— Ты преувеличиваешь, Иван. На самом деле, я мало что понял. Хотя, возможно, я понял главное: как мало вообще человек способен что-то понять. И честно говоря, меня это в какой-то момент обескуражило.

— Что же, по-твоему, истина непостижима?

— Я столько раз задавал себя этот вопрос, что, в конце концов, мне стало просто скучно от него. А что такое вообще истина? Некая магическая формула, посмотрев на которую ты все сразу поймешь. Как-то глуповато, тебе не кажется?

— Кажется, — признал Нежельский. — Но что-то же должны мы принимать за истину.

— Все такие попытки в лучшем случае кончались ничем, а в худшем — большим провалом.

— Но тогда я вообще ничего не понимаю.

— Я — тоже, ну и что. Я давно осознал, что не понимать гораздо плодотворней, чем понимать. Понял и успокоился и продолжил поиск того, чего понять невозможно.

— Но чем такой поиск может завершиться?

— Ничем, Ваня, он просто обязан завершиться ничем. А зачем тебе, чтобы он чем-то непременно завершился бы. Тебе чего-то не хватает? — усмехнулся Каманин.

— Если мы всю жизнь с тобой чего-то искали, значит, не хватало. Нас объединяло общее стремление постигнуть этот мир.

— Ты прав, Ванечка. Но искали, не искали, конец один — полная непостижимость.

— Феликс, мне странно слышать от тебя такие речи.

Каманин посмотрел на Нежельскому и улыбнулся.

— Несколько лет назад я бы и сам удивился таким речам. А вот теперь нахожу их естественными. Знаешь, я думаю о другом.

— И о чем же?

— Не знаю, что человеку делать с человеком. Ничего путного не получается. У него огромные возможности для развития, а он не развивается, он обладатель уникального дара Вселенной — разума. А он его в основном использует, чтобы быть глупым. Он верит любым небылицам и готов защищать их до последней капли крови, а по-настоящему умных, независимо мыслящих людей готов гнобить и уничтожать. Подлости, мерзости, жестокости он совершает в огромных количествах и с большим желанием, а на добрые дела его приходится многократно призывать. При этом он откликается так редко и неохотно, что приходится срывать голос. И эту тему можно и продолжать.

— Но ты же, Феликс, другой, к тебе все это не относится.

— Тебе же не знать, что в любом правиле есть исключения. Они лишь подчеркивают общий тренд. Я все это отчетливо вижу на примере своей семьи. Я впервые созвал ее почти в полном составе. И что я увидел? Да ты сам все знаешь.