Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова

даже напряжения – он смотрел на повелителя правоверных едва ли не с улыбкой. И это, как ни странно, вызвало в душе Саладина не гнев, а примирение.

Он усадил пленного на подушки, рядом с собой и заговорил с ним самым дружелюбным тоном. Постепенно, задавая вопросы и слушая, как отвечает на них юный рыцарь, Салех-ад-Дин убедился, что тот умен, и что храбрость его не напускная, а это еще более расположило его к Эдгару. Причиной тому была вовсе не чувствительность султана – просто он подумал, что этого рыцаря можно, пожалуй, использовать для вероятных переговоров с королем Ричардом, и что непокорный Ричард, возможно, прислушается к словам того, кто спас ему жизнь.

Султан безо всякого лукавства признался юноше, что помышляет сейчас о мире с христианами и хочет, чтобы этот мир был выгоден и тем и другим. До начала переговоров он хотел бы встретиться с королем, и лучше всего, если бы эта встреча была тайной: не нужно, чтобы его войско до поры до времени узнало о решении своего предводителя.

Эдгар сказал, что готов посредничать между королем Ричардом и Салех-ад-Дином, если только тот вскоре обменяет его на мусульманских пленных и рыцарь получит свободу. Он тщательно подбирал слова, потому что по-арабски говорил еще из рук вон плохо, однако уроки Рамиза-Гаджи не пропали даром: во всяком случае, француз понимал все, что ему говорит повелитель правоверных, а, отвечая, восполнял нехватку слов жестами.

– Я хочу, чтобы ты доверял мне, – говорил султан своему пленнику. – Мне не выгодна дальнейшая вражда с королем христиан. И я готов заключить с ним самый прочный союз. Мы можем даже, – тут Салех-ад-Дин чуть усмехнулся, хотя его глаза оставались серьезны, – мы можем даже по обычаю, что существует у вас, христиан, породниться с королем. Если у него есть сестра, либо племянница, я был бы рад взять ее в жены. Мне бы тоже хотелось предложить королю какую-нибудь знатную мусульманку, но ведь у вас нельзя взять второй жены, а одна жена у Ричарда уже есть.

Услыхав эти слова, Эдгар почувствовал прилив отваги, едва ли не большей, чем на Арсурской равнине, в тот миг, когда он рискнул жизнью, назвав себя именем Ричарда Львиное Сердце:

– Великий султан! – воскликнул юноша. – А что если бы я захотел с тобой породниться? Я – простой рыцарь, но мой прадед – один из самых славных воинов Первого крестового похода, а его жена, моя прабабка – дочь эмира Мосула.

– Рад это слышать, – с некоторым удивлением проговорил Салех-ад-Дин. – А каким образом ты хотел бы установить со мною родство?

Юноша побледнел, но справился с собой и произнес:

– В Сен-Жан д’Акре, на рыцарском турнире, я увидел твою дочь Абризу. Ведь ты знаешь, что в дни плена ей оказала покровительство королева Элеонора? Так вот – я полюбил эту девушку и хотел бы назвать ее своей женой. Только для этого она должна принять нашу веру. Но ведь ее мать – христианка! И ты сам сказал, что отдал бы знатную мусульманку за короля Ричарда, а в этом случае ее бы обязательно крестили.

В первый момент Эдгару показалось, что султан рассердился на его слова. Темные кустистые брови Салех-ад-Дина поползли на лоб, глаза как-то непонятно сузились, он весь подался вперед. Но тотчас юноша понял, что все это – выражение не гнева, а изумления.

– Не понимаю! – Салех-ад-Дин долго пристально смотрел на пленника, потом вдруг странно усмехнулся. – Так ты хотел бы жениться на моей дочери?

– Да. На царевне Абризе.

– Хм! Ну… если у меня и впрямь есть дочь по имени Абриза, и если ты и впрямь ее любишь, то, возможно, я отдам ее тебе, если только об этом попросит король Ричард! А теперь ступай, воин Эдгар. Сегодня и, вероятно, завтра ты еще останешься в темнице – мне нужно отправить послов к королю христиан и получить подтверждение того, что передавали его послы: коль скоро он отдает эмиров, взятых в плен при Арсуре, то через два дня ты будешь свободен.

Вот эти-то последние слова султана и не давали теперь покоя пленнику: что это, в самом деле, означает: «если у меня есть дочь по имени Абриза»? Она же есть! Он видел ее. Или Салех-ад-Дин не хочет этого союза и просто смеется над дерзким рыцарем, возмечтавшим о родстве с султаном, или… или девушку ему не вернули?! Не может же быть, чтобы Ричард лгал? Стоп! Но о том, что Абризу вернули ее отцу, говорил не король. А кто? Элеонора… Однако и она не стала бы обманывать Эдгара. Возможно ли, что правду скрыли и от нее? Но какую правду? Что могло случиться со странной и нежной девушкой, чьи мягкие черты так поразили молодого крестоносца?

До этого момента он даже не думал, какую глубокую рану нанесла ему та встреча на турнире. Он еще, бывало, спрашивал себя (уже почти шутки ради!), не влюблен ли еще в Беренгарию, не щекочет ли порой его гордость мысль о тайном соперничестве с самим королем? Воспоминание об Абризе, так отважно бросившейся на поле ристалища, чтобы защитить его от гнева Ричарда, было скорее игрой воображения, нежели мечтой и желанием.

И вот теперь, осмелившись вслух попросить у грозного султана ее руки, юноша вдруг понял, что никогда не сделал бы этого из одной лишь дерзости и честолюбия. Да, то, чего он не понимал и до поры почти в себе не чувствовал, давно уже произошло – он любил юную сарацинку! Но нет, не сарацинку – ведь мать Абризы была француженкой, значит… Стоп! А не значат ли слова Саладина, что он вовсе и не отец девушки? Что если там, в Акре, ее спутали с кем-то другим, либо она сама назвалась дочерью султана, чтобы не быть проданной в рабство или отданной в наложницы кому-то из победителей, а выгадать для себя почетный плен? Могла ли такая юная девушка оказаться такой находчивой? А почему нет? Страх и отчаяние иной раз делают изобретательным самого неопытного человека. И если это так, то куда она девалась из лагеря под Акрой и где ее искать?

А в том, что найти ее теперь для него необходимо, Эдгар был убежден.

Все эти мысли и царившее в душе смятение привели к тому, что юноша не сумел заснуть и провел вот уже половину ночи, шагая взад-вперед по комнате, то падая на подушки, то вновь вскакивая и принимаясь мотаться без цели по своей темнице.

Светильник, который вечером принес ему вместе