Избранное - Факир Байкурт

Он подошел к перепачканному помощнику шофера и попросил:

— Сунь куда-нибудь эту скотину.

— Куда же я ее суну? — ответил тот. — Все уже забито.

Ариф шутить не любил.

— Куда-нибудь да сунь! — сурово отрезал он. — Не оставаться же нам с ней в этом проклятом городе.

— Говорю тебе, все забито.

Ариф, громко ворча, пристроил бычка на задней площадке. При этом он погнул трубу печки. Обозленный хозяин поднял крик.

— Ну что ты развопился? — осадил его старик. — В дороге всякое случается.

Мурат встал со своего сиденья и прошел в заднюю часть автобуса. Ему достаточно было одного взгляда на Арифа, чтобы понять: старик настырный, с ним лучше не связываться.

— Потеснитесь, землячки, — сказал он пассажирам. — Деливиранцы — народ упрямый, их все равно не переспоришь.

Трудно было понять, что звучит в его голосе: суровость или насмешка.

— Ехать не так уж долго, потерпите, — проговорил Ариф.

— Ладно, ладно, — вздохнул Мурат. — Плати за проезд.

Уж тут-то не было никаких причин для спора. До Деливирана и до Шабаноза — одна плата, хоть Деливиран и поближе. За бычка взяли как за взрослого пассажира. Ничего не поделаешь, пришлось раскошеливаться.

— Поехали, — сказал Мурат. Он втащил внутрь пассажиров, которые висели, держась за поручни, захлопнул дверь и протиснулся на свое место. Автобус тронулся. Одним духом перемахнул через Ешильез, Сольфасоль, Хаджикадын-Дереси. Взобрался на Эти-Йокуш. И покатил по ровному, как стекло, шоссе к аэропорту. Сразу за аэропортом начиналась плохая дорога. Но Мурат привык к любым дорожным условиям.

В задней части автобуса образовалось свое обособленное общество. Десять молодых парней из Карапазара и Шабаноза принялись отпускать шуточки по поводу Арифова бычка. Все они работали подмастерьями в типографиях и ремонтных мастерских, жили в геджеконду, в родные свои деревни ездили за провизией и хлебом. Ариф со своим бычком оказался для них сущей находкой: хороший повод почесать языки.

Стекла в задней двери были разбиты, сквозь дыры тянуло ледяным холодом. Бычок — он лежал на кипе железа — весь съежился, задрожал. Начали замерзать и все сидевшие позади на вещах пассажиры. Вдруг они громко захохотали. Передние пассажиры удивленно оглянулись.

— Продай мне своего бычка, — сказал пассажир родом из горной деревни около Шабаноза.

— Непродажный, — сухо отрубил Ариф.

— Тридцать лир за него заплачу.

— Сказал тебе: непродажный.

— Двадцать лир заплачу.

— Непродажный.

— А я тебе пять лир дам, — встрял в разговор еще один пассажир.

— Нашли над кем потешаться, черти окаянные! — взъярился Ариф. — Я вам в отцы гожусь.

Ему ответил дружный взрыв хохота.

К вящему удовольствию парней, Ариф разразился проклятиями. До Чубука шла еще более или менее сносная дорога, дальше начались сплошные подъемы, спуски, серпантин. Да еще и гололед. Проехали Каргын-Чайыры. В Карадере автобус остановился. Чтобы преодолеть предстоящий крутой подъем, надо было надеть цепи. Мурад вместе со своим помощником энергично занялся этим делом. Пассажиры выходили, справляли нужду и снова лезли в автобус. Каждый раз они задевали бычка. И делали удивленные глаза.

— Что это — собака или кошка?

— Какая там собака или кошка, — взвивался Ариф. — Бедняга жил в Анкаре без присмотра, вот и отощал. Через год вы его не узнаете, такой бычище будет!

В Карадере было очень холодно. Ветер сыпал снежной крупой, вот-вот начнется буран. Пассажиры насквозь продрогли.

Мурад и его помощник продолжали возиться с цепями. Тем временем все кругом затянул туман — такой густой, что даже аэропорта не видно, лишь едва проглядывали ближние дома и деревья.

Ариф стащил с себя пальто и безрукавку. Безрукавкой прикрыл бычка, пальто снова натянул на себя. Потом взял бычка к себе на колени, стал его греть.

Насмешники парни не оставляли его в покое.

— Не хочешь продать бычка, продай безрукавку!

— Тридцать лир заплачу.

— А я двадцать.

— А я десять.

Ариф весь кипел, но сдерживался.

Наконец Мурад и его помощник кончили работу. Ариф подождал, пока все пассажиры сядут, и только потом полез в автобус. Ни одного свободного сиденья не оказалось. А тут как раз автобус рванул с места. Ариф не удержался на ногах и вместе с бычком повалился на кипу железа. Он больно ушибся. Парни хохотали до колик, так забавно показалось им это. Кто-то из ближних пассажиров его толкнул. «Терпи! Терпи», — шептал себе Ариф. А парни все пересмеивались, никак не могли угомониться.

— Долго вы еще гоготать будете, ублюдки поганые! — не выдержал наконец старик.

В ответ снова раздался громкий хохот. Ни в кино, ни в театр парни не ходят. А повеселиться-то охота. Дело, известно, молодое.

Автобус доехал уже до Деветаши. «Слава Аллаху, теперь уже совсем рядом», — радовался Ариф. Деливиран примостился у подножья горы. Все вокруг: и поля, и дома, и ближние и дальние холмы — было выбелено снегом. Но тумана здесь не было. А впереди уже показался Деливиран: разбросанные по склону, один над другим, дома без садов и палисадников. И над всем этим — глубокая тишина.

— Хорошо бы наш автобус сломался в Деливиране, так чтобы Мурад-ага не смог его починить, — зубоскалили парни. — Мы все отправимся в дом к дядюшке Арифу. Скажем ему: «Готовь, старина, угощение! Режь курочек и петушков. Вари плов. Да пожарче растопи печку — так, чтобы труба докрасна раскалилась». Ну что, примешь нас, дядюшка Ариф?

Ариф молчал до самой своей деревни.

Посреди деревни старый «форд» остановился. Помощник шофера вылез и открыл дверь.

С сумкой на плече и бычком на руках Ариф спустился с подножки. Он прошел вперед, к шоферскому окошку, и сказал:

— Вот этот, крайний, дом — мой, Мурад-эфенди. — Если автобус сломается, ночь ли, день ли, заходи прямо ко мне. Для тебя я и курочку, и петушка прирежу. Плов велю приготовить. Печку натоплю хорошенько…

— А нас ты чем угостишь? — со смехом закричали парни.

— Для вас я велю выставить корыто с мукой и отрубями. Поедите болтушки да ляжете спать на улице, перед моей дверью.

Мурат нажал на педаль газа, и автобус покатил дальше по устланной снегом дороге. Сквозь разбитые стекла неслись звуки веселого жеребячьего гогота.

Ариф внес бычка прямо в дом и положил около ярко пылающей печки: пусть отогреется! Наполнил отрубями старое, облезлое цинковое корытце, добавил красного перца и накормил бычка. Затем отнес его в хлев.

«Вот я наконец и дома, — радовался он. — И бычка с собой привез: пусть растет да крепнет!»

Бульдозеристы

Староста деревни Тахтаязы спустился по лестнице со второго этажа и вошел в кухню. Его жена, нагнувшись, изо всех сил раздувала пламя в очаге.

— Неужто завтрак еще не готов? Поздно уже. Стыдно перед людьми. — Укоризненно пощелкав языком, староста повернулся уходить.

Приподняв голову, жена зыркнула на него воспаленными глазами.

— Я тебе тыщу раз говорила: купи баллон с газом. Давно бы уже чай скипятила.

— На какие шиши? Сама знаешь, какое у меня жалованье — сто лир. А урожай курям на смех: две горсти ячменя да три горсти пшеницы. Спасибо, хоть сынок — да не оставит его Аллах своими милостями — присылает деньжат из Германии, дырки затыкаем.

— Да уж, коли не он, мы бы тут совсем оголодали.

Жена переложила с противня на поднос поблескивающие жиром гёзлеме, смазала их розовым вареньем, достала припрятанный для почетных гостей сыр. И снова принялась дуть.

— Сил моих нет, так измаялась, — сказала она все еще не ушедшему мужу.

— А что ты все одна да одна? — ответил он. — Невестка-то где? Пусть возьмет щетку да пол подметет: давно пора застилать скатерть. Дело уже к обеду, а эти молодцы все еще не позавтракали. Когда же они за работу возьмутся?

— Невестка ребенка кормит. Поди сам ей скажи.

Староста взял щетку и отправился в комнату невестки.

— Подмети верхнюю комнату, дочка, — сказал он.

Едва невестка отняла грудь, ребенок захныкал.

— Не плачь, маленький. Хоть ты лежи спокойно. А ты, — староста вручил щетку невестке, — принимайся за дело. Живо! — И, качая колыбель, стал напевать на свой лад: — Баю-баюшки-баю, спи, родимый, черт возьми!.. — Потом, взяв внука за подбородок, попробовал его рассмешить.

Невестка, со щеткой в руках, поднялась на второй этаж. Бульдозеристы сидели на тахте. Их было двое. Они уже десять дней, как жили в деревне. Один худенький, щупленький — ну точь-в-точь ее муж, уехавший на заработки в Германию. Другой — толстопузый. Оба одеты по-городскому. Работал на бульдозере лишь худой. Толстяк — все почтительно называли его «чавушем» — целыми днями валялся на тахте, командовал: подай ему то, подай это.