Шаги по земле - Любовь Овсянникова

На удивление, мама проявила сдержанность, не ругалась. Но решительно потребовала прекратить эту дружбу. Дело было после уроков, под вечер. Бедный Николай, которому стал известен гнусный поступок учительницы Аллы Леонидовны, не находил себе места, очень волновался и беспокоился обо мне. Он, двоечник и задира, не хотел бросать на меня, отличницу, тень, но и отказываться от общения со мною тоже не хотел. Чем он хуже других? От тревоги ему мерещились ужасы, что родители избивают меня, и он примчался к нашему дому, а тут демонстративно ходил по улице вдоль окон. Стояла зима, снежная, морозная, и в ранних сумерках его одинокая фигура добавляла ситуации еще больше драматизма и трогательности.

Мама разрешила выйти к Николаю и сказать, что со мной все хорошо, но что наша дружба отныне откладывается на неопределенный срок. Я не могла ослушаться, тем более что понимала бесперспективность любых запирательств.

Коля, Коля… Он, видимо, страдал. После этого он «отбил» у Василия Буряка мою подругу Люду, продержался в демонстративной дружбе с нею месяца два, но однажды не выдержал — спихнул ее с обрыва в овраг со снегом и ушел домой. И в дальнейшем перестал замечать. А она пожаловалась мне.

Это было еще детство, мой седьмой класс. Николай же учился в восьмом. Окончив его, он в школу больше не пришел. Давно его нет на земле — погиб в тюрьме от рук настоящих уголовников, попав туда по глупости — ограбил газетный киоск. Зачем? В деньгах он не нуждался, вредных привычек не имел, о них тогда слыхом не слыхивали. Явно, опять пошел за кем-то, кто был сильнее его. Судьба слабовольного человека.

Славик

И в восьмом классе я оставалась такой же зашмыганной дурнушкой, как и раньше, которую мальчики продолжали не замечать.

Только годом позже мама купила мне нормальную школьную форму — платье из тонкой коричневой шерсти, очень красиво пошитое. Я украшала его черными фартуками, и каждый день меняла воротничок и накладные манжеты. В морозы мне больше не приходилось надевать резиновые сапоги с портянками, потому что мама отдала свои теплые ботиночки, импортные, с пряжками. И зимнее пальто у меня было хорошее, не хуже, чем у других. Но тщетно.

Три главных школьных красавца, мальчишки из выпускного класса, — Славик Герман, Виктор Петрученко, Анатолий Ошкуков — интересовались не мной. Славик ухаживал за Людой Букреевой, и это была самая красивая пара в истории Славгорода, Виктор посматривал на Раю Иващенко, а Толя ни на кого не посматривал, но все равно не на меня. Правда, меня это не уязвляло, я привыкла быть в тени.

И вот в наш класс пришел новый ученик, сын директора завода, Славик Баглай, который до этого окончил восемь классов русской школы в Днепропетровске. Городской мальчик! Симпатичный, светленький, с хорошими чертами лица, с приятной улыбкой. Своим неуловимым шармом он отдаленно напоминал Васю Буряка, уже давно исчезнувшего из нашей жизни. Только до Васи ему все же было далеко, не было в нем ни того роста, ни стройности, и ходил он сутулясь и шаркая кривыми ногами.

Славик с первых дней начал ухаживать за мной, после уроков провожать домой. Мы занимались во вторую смену, и возвращаться приходилось ночью, так что это было отнюдь не лишнее. К тому же льстило его внимание — получалось, что новый человек меня выделил из всех девчонок школы. Только я не знала, как полагается держаться, когда тебя провожают, потому что воспринимала это как услугу с его стороны. Мне представлялось, что надо занимать провожатого интересными разговорами. И я говорила и говорила, а Славик молчал, причем не так, как молчат слушающие люди, а с отсутствием интереса, тупо, даже с досадой, словно ждал чего-то другого. Действительно, то и дело он пытался обнять меня, лез целоваться. Меня это совершенно не привлекало, я не находила ничего общего с этим мальчиком. Как можно целоваться при этом? Каждый вечер я меняла темы бесед, рассказывала о чем-то другом, но реакция была одинаковой — всю дорогу молчание, а потом он распускал руки, выкручивал мне суставы и дышал в лицо. Его липучесть была просто беспредельной, из его рук еле удавалось вырваться, это доходило до абсурда. Мне не нравилось, когда я теряла власть над ситуацией.

Не знаю, сколько бы я выдержала такого «ухаживания», но тут случилось то, что помогло мне избавиться от него. Славика вызвали к доске отвечать урок. Он вяло вышел, стал за спиной учителя, перекосившись всем телом, замер. И вдруг я поняла, что он ничего не знает. Но что же дальше? Где его смущение? Где неловкость передо мной, конфуз, растерянность? Ничего подобного не наблюдалось. Славик улыбался, посматривал в мою сторону и красноречиво гримасничал: кивками просил, даже требовал подсказки. От меня?! От той, которая желала бы гордиться им, видеть в нем самого лучшего парня? Я отвернулась. Значит, этот мнимый красавец, этот герой сумерек с липкими руками, мастер пошлых приставаний — просто-напросто тупой болван? Мне стало стыдно, я готова была провалиться под парту и дальше в преисподнюю. И я стала избегать Славика. Сказать ему о возникшей антипатии не решилась, из жалости.

Слава Богу, загрустившего неудачника тут же подхватила Люда Ятченко, пустилась во все тяжкие, чего он и искал. Ее счастье, что она была не в одном с нами классе и не наблюдала его полной несостоятельности, умственного убожества, интеллектуальной никчемности. Она воспринимала его только по внешним проявлениям, ну и по должности отца, конечно. Собственно, ее это вполне устраивало, более того — на должность отца она и делала ставку, потому что при своих скромных успехах в учебе по-другому «выбиться в люди» не смогла бы. Позже старший Баглай, действительно, получил должность в Днепропетровске и забрал туда всю разросшуюся семью. Тем не менее Людмила при всех сказочных возможностях свекра осталась без образования и не добилась ничего. Ее жизнь прошла в рабочем пригороде, ради которого, конечно, не стоило покидать наш уютный чистый Славгород. Она работала токарем на заводе, как могла бы работать и дома. Поднять ее на более высокую общественную ступень даже влиятельный свекр не смог.

Славик, интуитивно чувствовавший расчетливость и нравственную нетребовательность своей избранницы, явно не любил ее и что называется по горячим следам, без стеснения при удобном случае докладывал мне, как она его «закадрила», обещала плотские наслаждения и как он, искусившись, пошел к ней и лишил ее девственности под боком у родителей. Он не видел в этом ни большого греха, ни завоевания, а одну лишь удаль да умение использовать шанс. Изредка, на правах одноклассника, он все еще набивался в провожатые, чего я никак запретить не могла, и этими откровениями словно воспитывал меня, поучал, а заодно призывал одуматься и вернуться к нему, давал понять, что я могу сделать это в любой момент и буду понята и прощена. Ну где тут, при такой силе его надежд, было объясняться, что кумиры с повадками шкодливого котенка меня не привлекают, и в моих глазах он давно развенчан? Я ничего не комментировала и просто помалкивала. Такие наши отношения продолжались три года, до самого окончания школы.