Святой Грааль - Юрий Никитин

Старейшина проследил за взглядом блистающего доспехами рыцаря, в острых глазах что-то мелькнуло:

— Впрочем, малость отдохнуть можно. Только не поддавайтесь соблазнам, не поддавайтесь! Слуги Чернобога подстерегают!.. А с заходом солнышка снова побредем, меньше жары и мух.

Костер разожгли далеко от дороги, трупы зверей сволокли в огромную яму и забросали сверху землей, камнями и бревнами. Правда, сперва разделали пару зверей — кто ножом, кто руками, — и Томас отвернулся, не в силах видеть ужасающие внутренности, совсем не похожие на внутренности оленя, кабана или даже медведя.

Старейшина калик сам проследил, чтобы печень выдрали у самых крупных зверей, и вскоре над зеленой долиной потекли странные ароматы. Томас сидел смиренно, где посадил Олег, ноздри жадно ловили запах свежеподжаренной печени, но глаза испуганно шарахались от дальней дороги, видимой отсюда как извилистая светлая лента, что вдруг пошла темными пятнами, в одном месте совсем оборвалась, а затем восстановилась с великим трудом, выползая из пятен крови. Издали двигалась повозка в сопровождении всадников, что подумают наткнувшись на залитую странной кровью дорогу, где вмятины и борозды указывают на страшное сражение?.. Впрочем, легкий ветерок уже поднял тучу серой пыли, засыпет. Если не всю, то хоть часть, а когда путники надивятся и доберутся до ближайшего села, то на дороге следов уже не останется, а рассказы потрясенных путешественников сочтут баснями.

Когда Олег, наговорившись наедине со старейшиной, вернулся к Томасу, тот прошептал потрясенно:

— Не понимаю... Это же богатыри!

— Бывшие отмахнулся Олег.

— Как это «бывшие»? Они расшвыряли зверей, перебили, сокрушили!

Олег повеселел, засмеялся:

— Сэр Томас, можно прожить жизнь, но из детства не выйти. Богатыри выходят из него раньше других, потому что раньше нахватаются того, о чем другие только мечтают: славы, денег, принцесс, власти... Успевают наесться до отвала, успевают понять, что не это главное...

— И уходят в калики? — спросил Томас недоверчиво.

— Во всяком случае, из богатырей уходят. Ищут себя. Многие идут в калики, чтобы отыскать Истину в странствиях. То есть, пытаются пойти самым легким путем: мол, где-то уже найдена, нужно лишь доблести увидеть.

— А на самом деле?

— Истину нужно искать в себе. Один Бога встречает в пути, другой — не выходя из дома. Верно?

Старейшина нарезал печень чудовища крупными ломтями, подал по куску Томасу и Олегу. Томас принял обеими руками, подумал с хмурой иронией, что тот старик с голодными глазами — явный обжора. Если это съесть, то можно голодать не только до завтрашнего ужина — целую неделю ходить сытым! Рядом звучно хрустел поджаренной печенью Олег, а когда вгрызся глубже — из непрожаренной середины потекла кровь. Глаза Олега были задумчивы, он словно бы всматривался во что-то далекое, стоящее за гранью этого мира, совсем не обращал внимания на свои окровавленные пальцы.

Томас заставил себя есть, ибо кто еще из крестоносного войска мог заявить, что ел печень зверя из преисподней?

С другой стороны сидел худой калика в рванье, с плеч которого свисала толстая пудовая цепь. Он не снял ее даже за ужином, и Томас попробовал украдкой сдвинуть конец, что лежал на земле. Цепь словно вросла в землю, вдавилась на палец в глубину.

Не понимаю, сказал он себе тоскливо. Что за силу ищут эти странные люди выше силы? Какую власть ищут над властью? Чего такого необыкновенного добиваются, если отказались... Боже праведный, видно же, от чего отказались!

Стало неуютно, словно всю жизнь ходит мимо сокровищ, которые видны всем, только он слеп. Неужто для этого надо сбросить доспехи, одеть рубище, отказаться от радостей жизни и выйти простоволосым под дождь и снег, прося подаяние?

Он жевал чисто механически, глаза не отрывались от одетых в лохмотья исхудавших людей, от их тряпья, цепей и вериг, от покрытых струпьями босых ног.

— Не понимаю... — прошептал он тоскливо. — Не понимаю...

Олег помрачнел, отвел глаза. Неужели и в этом красивом теле, мускулистом, здоровом, заведется червячок неуверенности? В расцвете сил рыцарь к ужасу друзей и семьи сбросит доспехи, уйдет в пещеру или примкнет к странствующим паломникам?

Все-таки это самый легкий путь искать Истину. Отсечь шумный мелочный мир, лживый и продажный, отгородиться стеной отшельничества, остаться с Богом наедине. Без боли нет рождения. Душа просыпается лишь от боли, страданий. Душа либо страдает, либо спит. Когда говорят, «душа радуется», то под душой подразумевают что-то другое.

Что ж, малое отшельничество — еще не самая большая боль. Есть еще Большое!

Расставшись с каликами, добрели до ближайшей деревни, сторговали для Томаса коня. Чуть было не купили и Олегу, но принесло жену хозяина, подняла крик, вцепилась мужу ногтями в лицо, купленного уже коня отстоять бы, и Олег с Томасом поспешно отступили. Томас заикнулся было предложить вдвое больше за коня, но Олег вытащил друга из дома:

— Здесь земля богатая, села одно за другим. Купим еще краше.

— Неловко, сэр калика! Я, рыцарь-крестоносец, на коне, а служитель религиозного культа...

Олег сдержанно усмехнулся. В начале путешествия отважного рыцаря не мучила совесть, что рядом с покрытым роскошной попоной конем тащится покрытый дорожной пылью и грязью измученный странник. Благородному рыцарю еще старым Богом положено быть на коне, а простолюдину под конем, что молодым Богом Христом освящено и закреплено! Легко сползаем к худшему, но и к человечности, оказывается можно прийти достаточно быстро.

— Сэр Томас, — сказал он обещающе, — во-о-он от того холма я поеду на таком жеребце, что твой конь покажется крестьянской лошадкой!

Томас ревниво перевел взгляд на коня, на котором сидел. Удалось купить огромного могучего битюга, явно завезенного из северных стран, заплатил втрое дороже, но что деньги, если на кону рыцарская честь? А монеты достались легко, если верить калике, который их где-то не то нашел, не то отобрал у пробегающего мимо зайчика.

Калика на ходу часто касался кончиками пальцев оберегов, и Томас косился на них с двойственным чувством. Языческие, нечестивые деревяшки, но Пречистая Дева в своей непонятной милости пока что дозволяет им существовать, ибо ничто на свете не совершается без ее ведома.

— Если там не купим, — сказал он решительно, — то меняемся!

Он уже видел впереди по дороге пять домиков, десяток сараев и торчащий к небу шест колодца. Вряд ли там отыщется даже лишняя коза, придется слезть с коня, утруднив тело, зато облегчив душу.

Олег искоса посматривал на рыцаря, что ехал как закованная в железо башня, — непоколебимый и несокрушимый. Синие глаза потемнели, подернулись дымкой, словно мужественная душа витает в несвойственных ей сомнениях. Все еще среди калик, слышит запах немытых тел, звон тяжелых цепей, видит ужасающие язвы, где железные вериги протерли живое мясо до кости. А еще его отважный друг, тоже калика, объяснил как-то странно жалостливо, отводя глаза, что только они — люди, остальные — долюди. Томас тогда справедливо возмутился, воспылал праведным гневом на нечестивые речи, теперь же втихомолку поворачивал слова друга и так и эдак. Когда ели жареную печень, Олег еще спросил ехидненько, чем же, дескать, отличается человек от зверя? Томас с ходу выпалил, что человек может говорить, а зверь нет. Речью отличается, значит. Разумом. Но Олег заявил сразу, что звери тоже перекликаются: кто воем, кто щебетом, кто писком. Значит, человек лишь самый смышленый из зверей и самый лютый, ибо убивает даже себе подобных, но все равно зверь, а не человек. Так чем же отличается?