В водовороте - Алексей Писемский

- Что же может быть хуже этого? - воскликнула Елена.

- В Одессе он почище этого затеял штуку, - продолжал Миклаков. - Он явился туда с каким-то другом своим юным; сначала, как видно, были при деньгах, жуировали, в карты играли; но потом профершпилились и занялись деланием фальшивых ассигнаций; их накрыли и посадили в тюрьму, где и доныне они обретаются...

- Но скажите: поляк он или нет?

- И не поляк даже, а жид, говорят, перекрещенный.

- Но каким же образом он мог в 48-м году быть повешен?

- Повешен? - воскликнул Миклаков, широко открывая в удивлении свои глаза.

- Да, и только спасся от смерти каким-то случаем. Я сама видела у него шрам на шее от веревки...

Миклаков покатился со смеху.

- Каналья какая! - воскликнул он. - Если у него действительно есть шрам, так, вероятно, его разбитою бутылкой по горлу съездили за какую-нибудь плутню, а с виселиц, сколько я знаю, никто что-то еще не спасался: это он все выдумал, чтобы больше вас пленить.

- Но неужели люди способны даже подобными вещами лгать? - произнесла Елена.

- Люди способны всякими вещами лгать! - подхватил Миклаков.

Разговор этот был прерван появлением Николя.

- Ах, боже мой!.. Как я рад! - воскликнул он, пожимая обеими руками руку Миклакова. - А я сейчас от баронессы Мингер, - продолжал Николя, вовсе забыв, в каких отношениях баронесса Мингер была некогда с Миклаковым, - она родила сына!

- Вот как! - произнесла с усмешкою Елена.

- Да, и барон в восторге, - продолжал Николя. - "Очень, говорит, рад: теперь род Мингеров не прекратится!"

- Ну, этому радоваться еще особенно нечего! - подхватила Елена.

- Тем более, если припомните слова Вольтера, - поддержал ее Миклаков, который говорил, что главный недостаток немцев тот, что их очень много.

- Именно - очень много! - воскликнула Елена.

Миклаков после того вскоре начал собираться домой.

- Я опять как-нибудь к вам невдолге заеду, - сказал он.

- Непременно, непременно! - подхватила Елена.

- И я вас прошу покорнейше о том! - сказал ему Николя.

Миклаков через неделю опять заехал к Елене; но она на этот раз не приняла его, велев ему через горничную сказать, что у ней так разболелся бок, что ей ставят пиявки, и потому она никак не может выйти к нему. Через неделю Миклаков опять к ней заехал. Тут уже вышел к нему Николя с сконфуженным и расстроенным лицом. Он сказал, что жена его очень больна и что к ней никого не пускают и не велят ей ни с кем говорить.

Миклаков ушел, сильно опечаленный этим, а через несколько дней он прочел в газетах, что Николай Гаврилыч Оглоблин с душевным прискорбием извещает своих родных и знакомых о кончине своей возлюбленной супруги Елены Николаевны Оглоблиной и просит пожаловать на отпевание, которое имеет быть там-то.

- Не вытерпела, как ни храбрилась! - произнес Миклаков, откидывая газету в сторону и утирая небольшую слезинку, появившуюся на глазу его, и, обыкновенно не бывая ни на одних похоронах, на похороны к Елене он пошел и даже отправился провожать гроб ее до кладбища пешком.

К нему вдруг пристал Елпидифор Мартыныч, тоже шедший пешком, несмотря на свои семьдесят лет.

- Вы покойницу лечили? - спросил его Миклаков.

- Я-с, и потом целый легион докторов...

- Чем она умерла?

- Чахоткой скоротечной... Простудилась она еще прежде в девицах, когда в бедности жила, потом года с два тому назад была больна, а к нынешней весне болезнь окончательно разыгралась!.. Впрочем, - сказал Елпидифор Мартыныч, помолчав немного, - и слава богу, что она умерла!

- Это почему? - произнес с удивлением Миклаков.

- Потому что... (Елпидифор Мартыныч начал это говорить Миклакову почти на ухо)... потому что в самый день смерти пришли было арестовать ее: такую, говорят, с разными заграничными революционерами переписку завела, что страсть!

- Вот как! - проговорил с удовольствием Миклаков: ему приятно было слышать, что Елена до конца жизни осталась верна самой себе.

- А перед смертию она причащалась или нет? - спросил он с полуулыбкою Елпидифора Мартыныча.

- Нет-с!.. Нет! - воскликнул тот почти на всю улицу.

- Вольтер-с перед смертию покаялся[69], а эта бабенка не хотела сделать того! - присовокупил Елпидифор Мартыныч, знаменательно поднимая перед глазами Миклакова свой указательный палец.

- Видно, на плечах у великанов и младенцы дальше их видят! - подхватил тот с явною целью посердить Елпидифора Мартыныча.

- Тьфу мне на это виденье!.. - опять воскликнул ему тот. - Вы сами тоже хорош сокол! - прибавил он. - Посмотрю, что вы заговорите, как умирать будете.

- Все сделаю, решительно все, что предписано, до того испугаюсь сей скверной вещи! - подхватил Миклаков.

- Не по страху-с надобно это делать, а по вере! - произнес ему в наставление Елпидифор Мартыныч.

- Ну, а мальчик Елены Николаевны где же и у кого будет воспитываться? продолжал его расспрашивать Миклаков.

- Да сама-то она перед смертию бог знает какие было планы строила, отвечал, кашлянув, Елпидифор Мартыныч, - и требовала, чтоб ребенка отвезли в Швейцарию учить и отдали бы там под опекунство какого-то философа, ее друга!.. Не послушаются ее, конечно!.. Николай Гаврилыч просто хочет усыновить его и потом, говорит, всего вероятнее, по военной поведу...

Миклаков слушал все это с понуренной головой и пасмурным лицом, и когда, после похорон, Николя Оглоблин, с распухшим от слез лицом, подошел было к нему и стал его приглашать ехать с ним на обед, то Миклаков отказался наотрез и отправился в Московский трактир, где, под влиянием горестных воспоминаний об Елене и о постигшей ее участи, напился мертвецки пьян.

Он считал Елену за единственную женщину из всех им знаемых, которая говорила и поступала так, как думала и чувствовала!

ПРИМЕЧАНИЯ

В ВОДОВОРОТЕ

Роман впервые напечатан в "Беседе", 1871 г., NoNo 1-6. Написан в 1870-1871 годах. Точные даты начала и завершения работы над романом неизвестны. Из рукописных материалов, связанных с созданием романа, сохранился лишь небольшой набросок плана середины второй части, относящийся, по-видимому, к осени 1870 года [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 690].

Неблагоприятные условия, в которых создавался предыдущий роман писателя, "Люди сороковых годов" (см. примечания к IV тому), побудили Писемского в следующей своей работе поставить перед собой более актуальные и острые вопросы. Можно с уверенностью говорить о том, что в романе "В водовороте" идейные взгляды писателя нашли свое наиболее полное отражение. Роман "В водовороте" появился на страницах "Беседы", журнала, идейная позиция которого была весьма неопределенна. Выходил он на средства славянофила А.И.Кошелева (1806-1883), ранее издававшего ненавистную Писемскому "Русскую беседу", редактировался же однокашником Писемского по Московскому университету С.А.Юрьевым (1821-1888), человеком крайне путаного и отнюдь не передового мировоззрения. Портрет этого человека, правда, несколько окарикатуренный, дан был Писемским позднее в романе "Мещане" в образе журналиста Долгова.

Роман "В водовороте" не может быть вполне понят и правильно оценен в отрыве от предшествовавших ему произведений русской литературы шестидесятых годов.

После падения крепостного права перед русской литературой с исторической необходимостью встала задача формирования нового мировоззрения, свободного от пут феодальных понятий. Русская публицистика после смерти Н.А.Добролюбова (1836-1861) и ареста (7 июля 1862 г.) Н.Г.Чернышевского (1828-1889) возглавлялась Д.И.Писаревым (1840-1868). Пропаганда трудовой жизни и мировоззрения, основанного на строго проверенных данных естественных наук, - вот что лежало в основании важнейших выступлений молодого публициста.

Не следует думать, разумеется, что вся русская литература шестидесятых годов посвятила себя разработке нового миросозерцания.

На освещении этих вопросов сосредоточил свое внимание преимущественно тот род русского романа, который далеко не случайно называют публицистическим. Как правило, это роман о "новых людях", их раздумьях и исканиях. Начало этому роману положили разные, далеко не однородные романы, из которых следует упомянуть "В ожидании лучшего" (1860) Н.Д.Хвощинской, повести Н.Г.Помяловского "Мещанское счастье" и "Молотов" (1861), "Отцы и дети" Тургенева (1862) и "Что делать?" Чернышевского (1863).

С легкой руки Тургенева новые люди шестидесятых годов были названы "нигилистами" (от латин. nihil - ничто), так как их первой задачей было полное отрицание всех старых представлений. Они ничего не хотели сохранить от старого мира социальной несправедливости, лицемерия и лжи. В этом вопросе обычно у молодежи никаких разногласий не было. Все были отрицателями отмиравшего мира и его авторитетов. Но когда дело доходило до выработки нового мировоззрения, каких-то положительных взглядов, определения своих авторитетов, тогда появлялись разногласия. Поэтому изучение движения шестидесятых годов невозможно без учета его внутренних идейных противоречий. Полемика между революционно-демократическими журналами "Современник" и "Русское слово", названная врагами "расколом в нигилистах", явилась характерным выражением этих разногласий.