Беломорско-Балтийский канал имени Сталина - Сборник Сборник

Шестнадцать часов охрипшими уже голосами поют агитбригады. Ребята уже на трассе не понимают слов песни, некогда мешкать, некогда задумываться над словами, надо гнать породу, надо гнать сон, надо гнать усталость, а по дороге выгонять всяческую пакость из себя.

Ветер весенний старухой поет.Труден ваш, детки, по скалам поход,Надо пустить в тридцать третьемВдоль по каналу большой пароход.Надо пустить в тридцать третьем без грусти.Надо. Так будет, о чем разговор!..  Вырубим,  Вычистим,  Выроем,  Пустим  В землю лопату,  По соснам — топор!

Но все-таки мало темпов, еще где-то что-то не доглядели, еще какие-то силы дремлют, или, может быть, кто устал. Слышится грозный голос Москвы:

«Приказом № 1 по главному штабу ББВП все строительство переведено на боевое положение. До конца строительства объявляется сплошной штурм».

Погода совсем испортилась: то снег, то мороз, то дождь, а то все это вместе. Ноги вязнут в грязи, сапоги тяжелеют, одежда промокает, а к вечеру покрывается ледяной корой, или это так кажется, но тем не менее работать труднее. Прегадко-таки отвечает природа на приказ № 1.

Люди отвечают по-иному.

Много фаланг целиком, а ударники так поголовно сверх установленного рабочего времени остаются на два часа ежедневно. Женщины снимаются с мест. Из прачечных, из кухонь, машинистки от пишущих машинок, канцеляристки — все выходят на трассу.

В центре многочисленных фаланг и бригад землекопов, скальщиков, бурильщиков, тачечников — женская подрывная команда. Возгласами неудовольствия, смехом, шутками встретили сначала женщин работавшие на трассе. Сурово посмотрела на них тридцатипятница Фенька, крепко ругнулась Нюрка, нехотя промолчали остальные. Расторопно, как на учении, заложили первый заряд аммонала подрывницы. Вокруг хохотали, задирали, подбадривали, отвлекали и мешали работать. Неторопливо подожгла Фенька шнур, а сама осталась на месте. Стоит, на цыпочки приподнялась, наблюдает, не потухнет ли на полдороге. Шмыгнул огонек за камни, скрылся. Вытянула шею Фенька, не видно пламени. Шагнула вперед.

«Ложись, ложись, убьет!» — неистово орали каналоармейцы. Забыв про опасность, застыла Фенька, пока не приметила совсем близко от патронов привскочивший кончик змеящегося от пламени шнура. И в тот же миг дернула ее за ноги подползшая Нюрка. Вовремя свалила и прижала к земле, обхватив сильно рукой. Прогрохотал взрыв, над головами взвизгнули осколки, обсыпало, как горохом, мелочью, застлало глаза каменной пылью, и больно садануло Нюрку по ноге острым куском валуна. Растирает она ушибленное место и матом в бога кроет Феньку — не сдержалась тридцатипятница от боли. Та молчит, смущена, и подругу жаль.

Чувствует себя виноватой.

Подскочил к Феньке прораб Ящиковский, сделал замечание.

Рисковать, мол, не имеете права.

После нескольких взрывов подрывники рассаживались на отдых, а люди с лопатами и заступами быстро убирали разбитый кусок скалы. Вагонетки и тачки выкатывали наверх измельченные камни, а бурильщики, впиваясь в скалу, готовили новые гнезда для аммонала и динамита.

И затем опять — взрывы.

Выехавшая 19 марта на второй боеучасток штурмовая бригада ударниц Медгоры «Ответ на приказ № 1» была встречена некоторыми работниками участка с недоверием. Инспектор КВЧ Зарываев старался скомпрометировать бригаду, доказывая, что она ни на какую ударную работу не способна.

Поставленная на скальные работы 12-го пикета Водораздельного канала бригада в первый же день работы, 20 марта, дает 200 процентов.

21 марта ее выработка — 210 процентов.

На одном участке с женской бригадой работает бригада узбеков, которая все время отстает, давая 80 или 90 процентов. Женщины берут эту бригаду на буксир. Они обещают довести выработку узбеков до ударных показателей.

И это им удалось.

Афанасьевцы вызывали на Водоразделе общее недоумение.

— Что они, чесаться приехали?

Общий подъем как будто не захватил пикеты первой фаланги. Там за грунт не принимались еще — не торопясь, очищали трассу от хлама, цепочкой растянулись по возвышенности и укладывали новые гоны; досок нехватало, в дело пошли жерди.

К Шершакову подбежал возмущенный бригадир Дьячук — маленький, хитрый украинец.

— Кругом работают, а мы в бирюльки играем!

Прораб спокойно напомнил ему директиву Афанасьева: сначала хорошие гоны, сытые лошади, потом — кубатура.

Вечером сотрудник «Перековки» громко передавал по телефону на Медвежку результаты первого дня штурма:

«Второе отделение с приходом фаланг подтянулось, переняло у них героические темпы Беломорстроя и дало 136 процентов нормы. За ним идет третья фаланга — 132 процента. Шестая выработала 116. Фаланга Афанасьева делает превосходные гоны, тщательно приготовила грунт к выемке. Это несомненно скажется на ее работе в дальнейшем. Седьмая фаланга опоздала на один день: просидела на четырнадцатом разъезде из-за неподачи вагонов».

Вырисовывались первые недостатки, которых так счастливо избежал Афанасьев, обеспечив фалангу всем своим. Завгуж Шавани Боровко всучил успенцам среди сорока лошадей пятнадцать негодных. Возчики пробрались ночью на конюшню и перевязали бирки от своих кляч к гривам битюгов из чужой фаланги. «За каждую плохую лошадь, — распорядился Успенский, — дать Боровко сутки ареста». Понадеявшиеся на снабжение за счет второго отделения горько ошиблись: грабарки, отпущенные Большаковым, оказались нечиненными. Нехватило кубов для кипятка. Повара задерживали обед.

Завхоз Макиевский ходил и потирал от удовольствия руки.

— Я понимаю, канал — общее дело, но все-таки приятно, когда накормлены именно твои люди. Смотрите, у меня сегодня обед из четырех. Завтра я привожу пищу прямо к вам на трассу.

Начались взрывы. Они следовали один за другим в неравномерные промежутки времени. Подрывники прятались за камни. Ухо настолько привыкло к грохоту, что однажды начальник ПТЧ второго отделения выхватил часы и закричал:

— Прораб, почему они не рвут? Они опоздали на целые десять секунд.

— Они рвут, — ответил прораб, — слышите, как стучит по крыше!

Стенки канала делались все выше. Ровные, как бы выпиленные в скале, они лакированно блестели от влаги. По дну змеились рельсы, сновал паровозик. Полутемный коридор тянулся на север до самого горизонта.

Второотделенцы шли по-прежнему впереди. Они заставляли делать деррики по 148 подъемов в день. Чудовище, медленно поворачиваясь основанием туловища в гнезде, покряхтывая, звякая цепями, тащило вверх неприподъемный валун и бережно клало наземь. Вагонетки заполнялись в несколько секунд.

Вторая декада истекала, но Афанасьев все еще медлил дать своей фаланге развернуться. Он регулярно звонил Шершакову.

— Как дела?

— 125.

— Так и держите.

Ему все казалось, что время для решительного нажима не пришло. Фалангистам надо втянуться в постепенное повышение выработки, лошади еще недостаточно в теле.

Герои Водораздела — афанасьевская фаланга

Приезжая, он до позднего засиживался в бараках, иногда оставался там ночевать.

— Тощаков, почему ты бледен и худ? Ешь хорошенько.

— Чего-то спина зудит.

— Заверни рубашку. У тебя фурункулы, ложись в больницу.

— А кто за меня будет скалу добывать? Медведь, что ли?

— Скажи лекпому, чтоб тебе давали больше молока.

Тощаков вышел проводить начальника. Тихий и скромный, этот парень, попавший в свое время под влияние вороватых друзей, никогда не высказывал своих сокровенностей при людях. Он и на этот раз заговорил с Афанасьевым с глазу на глаз.

— Спина заживет… Вот беда: скопил 85 рублей, просыпаюсь утром — ни денег, ни талона на обед.

— Что? — тревожно спросил Афанасьев и даже приостановился. — Может, потерял?

Воровство в условиях лагеря — самое страшное: оно отчуждает людей, родит недоверие друг к другу.

— Кто спит по соседству с тобой?

— Усачев.

Вскоре медведеобразный рыжий верзила неуклюже топтался перед Афанасьевым.

— Тебя не узнать, Усачев. Ты пришел ко мне вором, грубияном, а теперь — в фаланге с самыми лучшими, но есть еще у нас паразиты, крадущие у своего брата. Тощаков скопил на дорогу домой 85 рублей.

Усачев бурно вздохнул и полез лапой в карман.

— На, отдай! Деньги не нужны, так, для практики только. Руки чешутся.

Можно было выставить вора на суд перед всей фалангой, и она потребовала бы немедленного его изгнания. У Афанасьева — свой путь к человеку: надо показать, что мы действительно перевоспитываем, и он вернул Тощакову деньги, никого не посвятив в историю.