Дорога Короля - Мартин Гринберг

Они не задали ей ни одного вопроса; они просто подчинились. И Лета наконец поставила свой посох в сторонку, а из мешочка, что висел у нее на поясе, достала большую иглу, отливавшую золотом. Вдев в иглу одну из срезанных Ластой прядей волос, она стала аккуратно вплетать ее в ветхую основу знамени, словно штопая старинную и поистине драгоценную вещь. Она все вплетала и вплетала в основу знамени их волосы, а они молча смотрели на нее. Беря в руки каждую новую прядку, Лета произносила вслух имя того, кому эта прядка принадлежала, словно и его имя вплетая в творимое ею заклятие.

Время, казалось, остановилось; дети безмолвствовали, застыв, точно изваяния, вокруг Леты, пальцы которой неутомимо завершали начатый труд. Когда же она наконец вынула из ткани иглу, дети увидели вышитую на знамени серебристо-золотую дорожку, неясный рисунок которой все время менялся, то исчезая, то проступая вновь и становясь раз от раза все более отчетливым.

— Одно всегда состоит из множества, — промолвила Лета. — И вы, объединившись во время бегства от смерти и отдав мне свои объединенные силы, чтобы освободить Робара, теперь действительно единое целое. Из этого единства, как и из вытканного мною рисунка, получится много такого, что можно только приветствовать. И будущее с радостью примет это, как и всех вас.

Говорят, что в давние жестокие времена, когда племя Ка-сати полностью опустошило эти земли и те, в чьих жилах текла кровь варваров, пожелали построить храм в честь Вечной Тьмы, из северных холмов примчался отряд воинов, на боевом знамени которых сияли девять золотых полосок.

Те, что несли это знамя, принадлежали роду, воспетому в песнях и легендах, ибо все свои деяния они совершали во славу земли и неба, воды и огня. И Тьма исчезла, ослепленная исходившим от них Светом.

Чарльз де Линт

ЧАРОДЕЙ

(Перевод И. Тогоевой)

«Не думаю, что у него есть друзья и кто-то станет его оплакивать. Разве что я да парочка сов».

Дж. Р. Р. Толкин, «Дерево и лист»

«Ты видишь только дерево, освещенное фонарем. А интересно, сможешь ли ты увидеть фонарь, освещенный деревом?»

Г. К. Честертон, «Человек, который был Четвергом»

Фокусник ездил на старомодном красном велосипеде с толстыми шинами, обладавшем одной-единственной скоростью. В плетеной корзине, укрепленной на раме, сидела маленькая собачонка, более всего похожая на терьера. Сзади на багажнике высилась битком набитая коричневая дорожная сумка, в которой, видимо, скрывалось от любопытных глаз все его имущество.

Имущества у него было немного, но он в нем особо и не нуждался. Ведь, в конце концов, он был настоящим чародеем и все недостающее мог запросто себе наколдовать.

Нашего чародея вряд ли можно было назвать стройным: скорее, плотного телосложения. Довольно длинная седая борода спускалась ему на грудь, а вьющиеся седые волосы торчали из-под его черной шляпы с высокой тульей во все стороны, точно плющ из-под крыши. За ленту на шляпе он кокетливо заткнул несколько сухих цветков и три перышка: белое лебединое, черное воронье и коричневое совиное. Пиджак он носил совершенно невообразимого оттенка — голубой, как небо ясным летним утром. Рубашка под пиджаком была ярко-зеленой, словно свежевыкошенная лужайка перед домом. Штаны — коричневые, вельветовые, с аккуратными кожаными заплатками и отлично заутюженными складками, а ботинки — густого желтого цвета, точно цветы лютиков в траве.

Возраст фокусника определить было весьма затруднительно — ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Его обычно принимали за бездомного — может, он и обладал более живописной внешностью и, безусловно, куда более веселым нравом, чем другие, но явно был никому не нужным бродягой. Поэтому у людей всегда вызывал удивление запах яблок, который, похоже, всегда сопровождал его. Удивляло их и неизменное добродушие фокусника, а также — острый ум, светившийся в ярко-синих глазах. Когда он, чуть приподняв шляпу, приветствовал кого-то, глядя ему в глаза, человек этот всегда испытывал некое потрясение, точно вдруг увидел бриллиант в куче мусора.

Звали чародея Джон Уиндл. Имя Джон, если вам нравится считать, что в именах есть какой-то особый смысл, означало «любимец бога», а вот фамилии Уиндл разные люди придавали разный смысл: она могла иметь такие значения, как «корзина», «краснокрылый дрозд» или даже «истощаться, вырождаться», хотя, по правде сказать, тогда она по-английски должна была бы звучать как «дуиндл».

Впрочем, любые значения его фамилии имели право на существование, ибо все в его жизни попахивало волшебством, а память представляла собой настоящую сокровищницу знаний и опыта, слухов и историй.

Он обладал довольно высоким, очень чистым и мелодичным голосом и, не отличаясь высоким ростом — всего пять футов десять дюймов в ботинках, — когда-то явно был весьма широк в груди и в плечах.

— Когда-то я был настоящим великаном! — любил он шутить по этому поводу. — Но тогда и мир был еще молод. А чародейство неизменно требует жертв, и теперь Джон превратился в обычного старика, здорово потрепанного жизнью. — И он печально вздыхал, кивая головой и словно подкрепляя этим свои слова. Ясные глаза его смотрели грустно, когда он прибавлял: — В точности как и сам наш мир.

В общем, были на свете такие вещи, с которыми ничего не мог поделать даже чародей.

Живя в большом городе, человек привыкает каждый день видеть нездешние или просто странные лица, лишь время от времени мимоходом замечая их с почти родственной приязнью. Это может быть туземка в выгоревшем платье а ля Лаура Эшли с хозяйственной сумкой на колесиках, набитой мешочками с птичьим кормом и хлебными крошками; или чернокожий старик с китайскими гороскопами и искусно вырезанными и сложенными из бумаги фигурками оригами; глуповатый «ковбой» из Германии, одетый в точности как герой вестерна-спагетти и произносящий по-немецки длинные заумные речи, которые никто не слушает.

И, разумеется, бродячий фокусник.

Этого фокусника Венди Сент-Джеймс видела десятки раз — она жила и работала в деловой части города, которую и он наиболее часто посещал и считал своей «вотчиной». Но она никогда с ним не разговаривала, пока не наступил тот осенний день, прекрасный и солнечный, когда деревья только еще начинали переодеваться в свои разноцветные бальные платья.

Венди сидела в сквере на берегу реки Кикахи, недалеко от паромной пристани. Она была маленькая, чем-то похожая на заблудившегося ребенка в своих джинсиках, белой маечке под горло и короткой коричневой кожаной курточке «пилот» с расстегнутой молнией. На ногах у нее были высокие ботинки на шнуровке, а вместо дамской сумочки — потрепанный рюкзачок, стоявший рядом с ней на скамейке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});