Семь смертей Лешего - Андрей Салов

Лешка хоть и мал был годами, но догадывался, был практически на все сто уверен в разгадке, не дававшей покоя деду, тайны. Дело здесь не в обольщении или колдовском зелье, которым Степан опоил Пелагею, вовсе нет, ответ лежал на поверхности и только дед в своей косности, никак не мог его заметить.

Все дело в детях, а их у Степана и Пелагеи семеро, а это уже кое о чем говорит в пользу деда Степана, и такой к нему любви. Лешкин отец, Николай Егорович, был у деда с бабкой единственным ребенком и может поэтому, ночами дед и крался так тихо и боязливо к родному порогу.

Не доходя, десятка метров до ворот, дед Егор словно получал второе дыхание, он выпрямлялся, взгляд его принимал вполне осмысленное выражение, поступь становилась твердой и уверенной. Бодрым шагом входил он в калитку, ни на йоту не отклонившись от прямого пути, словно был трезвее отъявленного сельского трезвенника, колхозного бухгалтера Филимона. И этому было разумное объяснение. Дед нутром чувствовал, что из-за плотно задернутых штор спальни, за ним с интересом наблюдают бабкины глаза, пытаясь уличить в преступлении, если он хоть чуть-чуть колыхнется в сторону, ему не сдобровать. Подобно маленькому, серому смерчу, сопротивляться которому не только бессмысленно, но и смертельно опасно, налетит на него бабка Настасья, и полетят клочки по закоулочкам, и бесполезно спасаться бегством, или пытаться защититься от болезненных и обидных побоев.

Неоднократно становясь невольным свидетелем подобных разборок, Лешка всегда с усмешкой вспоминал деда Степана, и думал о том, что если бы дед в свое время проводил в супружеской постели больше времени, не таскался бы с бутылками по друзьям, глядишь к старости бабка была бы посговорчивее. Были бы и у Лешки братья и сестры, пусть и двоюродные, было бы с кем поиграть, не покидая пределов усадьбы.

Но дед упустил свой момент и поэтому сейчас, с виноватым лицом, воровато крадучись, на цыпочках, с физиономией нашкодившего кота, пробирался в кромешной тьме на веранду, чтобы там, свернувшись клубочком на старом топчане, как следует выспаться, чтобы с утра пораньше предстать перед бабкой бодрым и веселым. А чтобы не было на его внешности следов ночных возлияний, чтобы его кислая и похмельная рожа не вызвала у супруги смутных подозрений, была припрятана в сарае заначка, бутылка самогона.

Дед Егор очень гордился своей смекалкой и предусмотрительностью, уверенный в том, что о существовании схрона, не знает ни одна душа в доме. Как бы он был разочарован, доведись ему узнать истинное положение вещей. Лично Лешка прекрасно знал, где хранится дедова заначка, и пару раз ему в голову приходила мысль утроить деду сюрприз, подменив самогон водой. Вот бы поразился старый, вот бы вытянулась от удивления, его рожа. Но дальше веселых мечтаний он не заходил, слишком сильно любил Лешка своего огромного и шумного деда, мастерски вырезавшего ножом различные игрушки, и просто симпатичные безделушки из куска дерева. Благодаря его таланту Лешка был обладателем симпатичных вещиц вызывающих зависть у окрестной детворы, на часть которых, он выменял столько нужных и полезных вещей.

Но не один только Лешка обожал деда Егора. Он был уверен в том, что и баба Настя была прекрасно осведомлена о том, где ее благоверный прячет бутылку самогона. Она могла бы давным-давно вылить ее в присутствии деда, учинить разнос с профилактическими побоями, но этого не делала. Лешка не раз задумывался о причинах ее лояльного отношения к дедовым ухищрениям, все более склоняясь к мысли, что бабка тоже любит деда, но только не показывает этого, как бабка Пелагея, и от этого кажется, что любви меж ними нет и в помине. Но в действительности это не так, и если бы дед каким-нибудь образом прознал про это, вздохнул бы с облегчением, расправив ссутулившиеся в последнее время, плечи. Но, дед этого не знал, поэтому и посапывал тихо на веранде, в ожидании наступления нового дня. Дед и бабка такие разные, огонь и вода, пламень и лед, и тем не менее они вместе, разлучи их и получатся два бесконечно печальных одиночества.

Лешка с детства привык полагаться только на себя, хранить тайны и секреты в собственном сердце, так как из-за отца с матерью, а отчасти из-за деда с бабкой, не было у Лешки рядом родного человека, родича по крови одного с ним возраста, которому мог бы излить душу.

Сказать, что рос Лешка затворником и бирюком, было бы неправдой. Нормальный парнишка, такой же хулиган и шалопай, как и прочая деревенская ребятня, переживающая самую прекрасную в жизни пору, из которой так хочется, поскорее вырасти, но едва человек распрощается с детством, становясь взрослым, как его неудержимо влечет назад. Только тогда человек начинает понимать, какое сокровище он безвозвратно потерял.

Повзрослев, вкусив прелестей взрослой жизни, окунувшись с головой в пучину ежедневных треволнений, постоянной борьбы за выживание, поварившись в этом котле, любой человек начинает мечтать о том, как было бы хорошо повернуть время вспять. Даже прожженный циник и эгоист всеми фибрами души, пусть и не в открытую, на подсознательном уровне, мечтает вернуться в детство, в заветную, безмятежную пору, из которой он так опрометчиво вырос. Прельстившись мнимыми прелестями взрослой жизни, которые оказались на поверку красивой химерой и ничем более. Прекрасная, золотая пора детства, когда самой большой проблемой были порванные штаны, да двойка за поведение, что грозило максимальным наказанием, - оборванными ушами, и лишь в тяжелых и запущенных случаях, - отцовским ремнем.

1.5. Летом на речке

Какое это счастье, вернувшись со школы, забросить подальше опостылевший ранец с учебниками, махнуть с друзьями на речку, причудливой лентой вьющейся по окраине села. Чудесная речка заросшая по берегу камышовыми зарослями, в которых в период икромета глухо ворочались, пуская по воде буруны, - пудовые карпы. На которых селяне охотились с вилами. Трудно описать пацанячий восторг, когда совместными усилиями, перемазавшись по уши, наглотавшись речной водицы, им всем скопом удавалось доставить на берег эдакого матерого, плавникастого, зверюгу. А потом, вокруг него устраивались дикие, первобытные пляски, которым могло позавидовать самое отсталое и дремучее племя планеты, по слухам обитающее где-то в непролазных лесах Амазонии. Дикие пляски, оглашаемые не менее дикими воплями от которых поджав в ужасе уши и хвосты, громко хлопая крыльями убегало, улетало прочь от этого страшного места все зверье, от малого до великого, оказавшееся поблизости. Крики и безумный ор продолжались долго, очень долго, до тех пор, пока самые стойкие из племени деревенских сорвиголов не оказывались поверженными оземь, уткнувшись разгоряченными лицами в прибрежный песок, или в мягкую, бархатистую зелень трав спускающегося к реке, луга.