На боевом курсе - Валентин Стариков

Хвалов не ожидал вопроса. Он круто поворачивает голову в мою сторону. Лицо его мгновенно расплывается в широкой добродушной улыбке, и голосом, хриплым от сухости в горле, он отвечает:

— Немножко устал, но это ничего, только бы выйти отсюда скорее, товарищ командир.

Этот вопрос занимает, конечно, не только одного Хвалова. Каждый думает о том же. То и дело кто-нибудь украдкой поглядит на судовые часы, нетерпеливо отсчитывая время, которое, кажется, идет слишком медленно.

— Осталось две минуты до подъема перископа, — доложил штурман.

— Наконец-то. Сейчас всплывем и осмотримся. Если наверху все благополучно, то, пожалуй, действительно можно будет надеяться на благополучный исход дела, — сказал я и поднялся в рубку.

Разговоры сразу прекратились, стало тихо, и только была слышна мерная вибрация надстройки, обтекаемой водой.

Не успел я дать команду, как почувствовал, что лодка пошла с диферентом на корму! Я повернулся лицом к глубомеру и диферентометру. Сначала мне показалось, что боцман прозевал, но диферент продолжал увеличиваться, а подводная лодка — всплывать.

— Вы что, спите, боцман? Я же не давал вам приказания всплывать. Отводите диферент. Черт вас побери! — крикнул я, не сдержавшись, когда диферент уже вырос до 10° и продолжал неуклонно увеличиваться. Лодка вот-вот могла проскочить перископную глубину и вынырнуть. Стрелка глубомера быстро склонялась влево, не собираясь останавливаться.

— Что вы делаете? — крикнул я в центральный пост, но там уже началось движение, необычное для нормального всплытия. Смычков торопливо отдавал приказания.

— Лодка не слушает рулей, — через несколько секунд громко и взволнованно доложил Хвалов.

«Вот и началось», — подумал я, еще не отдавая отчета в том, что случилось. В первую секунду я, кажется, растерялся, так как не мог сразу понять причину столь странного поведения лодки. К счастью, замешательство продолжалось только один момент. Острое сознание ответственности за корабль и людей быстро заставило меня овладеть собой. Самым правильным в этой неожиданно сложившейся ситуации было решение — дать самый полный ход назад и разобраться в обстановке. Так и сделали.

До выхода из фиорда еще далеко, а препятствие впереди может задержать нас, противник обнаружит лодку и забросает глубинными бомбами.

Не зная точно места, где находится наш корабль, противник имеет мало шансов уничтожить его глубинными бомбами. Но мы сейчас были в худшем положении: враг знал наше местонахождение. Дело в том, что продувая систерну и снова ее заполняя, мы были вынуждены каждый раз выпускать наружу воздух. Воздушный пузырь под давлением с шумом вырывался из-под открытого клапана вентиляции и, разрывая поверхность воды, образовывал огромную пенистую шапку площадью в несколько квадратных метров, это давало противнику прекрасный ориентир для бомбометания.

Наше положение осложняется: впереди препятствие, характер которого установить пока еще трудно. Наверху уже слышны разрывы ныряющих снарядов береговых батарей, сзади приближаются катера-охотники: шумы их винтов становятся все яснее.

Полный ход назад вернул лодку в нормальное положение, она снова стала управляема. Но уже появились корабли противолодочной обороны противника. Каждая минута промедления становилась смертельно опасной. Даем самый полный ход вперед в надежде прорвать препятствие и вырваться из фиорда. Через несколько секунд лодка снова перестает слушать управление, но на этот раз она стремительно идет на глубину, быстро увеличивая диферент на нос.

Становится ясно: препятствие, выросшее впереди — противолодочная сеть.

Положение более чем серьезно. Впереди сеть, может быть, с подрывными патронами, сзади — замкнутый контур берега гавани противника. Всплывать нельзя — явишься жертвой сосредоточенного артиллерийского огня.

Резкое изменение обстановки, сознание смертельной опасности требовало немедленных и решительных действий. Фашистские подводные лодки, попадая в подобное положение, всплывали с белым флагом. У советского офицера не может быть такого выхода: если все возможности спасти экипаж исчерпаны, он предпочитает смерть позору.

Предпринимаем еще несколько попыток прорваться через полотнище сети, но тщетно. При последней попытке лодка запуталась горизонтальными рулями в ячейке сети. Ни сильный передний ход, ни самый полный назад, ни раскачивание кормовой части по глубине и по горизонту, ни продувания кормовой группы систерн, — ничто не может вырвать лодку из цепких объятий сети. Диференты на нос и на корму доходят до предела. Трудно стоять на палубе, не ухватившись крепко за какой-нибудь предмет. Мы уподобились рыбе, застрявшей жабрами в искусно расставленной рыбацкой сети.

«Недоставало еще, чтобы нас вместе с сетью вытащили наверх», — с горечью думаю я.

В таком состоянии мы находимся более часа.

До наступления темноты еще далеко. Сжатый воздух и электроэнергия иссякают так быстро, что их хватит часа на полтора. Где-то рядом рвутся бомбы, причем взрывы совпадают с моментом, когда мы стравливаем наружу воздух из средней систерны. Отдельные взрывы совсем близки от борта, но мы во-время смещаемся в сторону от места, где всплывает пузырь, и лодка уклоняется от прямых попаданий. Сторожевые суда противника подошли к сети и стоят без хода, слышна только работа моторов на холостом ходу. Создается впечатление, что и бомбить-то как следует они нас не собираются. Стоят и ждут…

— Ждут, когда мы всплывем, но плохо они знают советских подводников, — говорю я помощнику.

Мы могли всплыть, но только для того, чтобы сделать последнюю, отчаянную попытку прорваться над сетью или, не колеблясь, принять смерть, дорого заплатив за свои жизни. Но этот момент еще не наступил.

Снова отдаю приказ дать самый полный назад. Все свое внимание сосредотачиваю на контрольных приборах управления. Почти одновременно слышу доклад старшины группы электриков Мартынова, того самого Мартынова, с которым я беседовал по душам накануне прорыва в гавань. В его голосе не слышно ни одной нотки страха или подавленности, голос бодрый, молодцеватый.

Лодка сильно задрожала, и винт за кормой загудел от быстрого вращения. Сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее растет диферент на нос. Пузырек диферентометра подходит все ближе к границе шкалы прибора. Наконец он скрылся за металлической обоймой. Трудно судить о величине диферента — прибор уже ничего не показывает, но каждый из нас, затаив дыхание, чувствует, как диферент продолжает расти. По палубе покатились какие-то тяжелые предметы, это показывает, что диферент слишком велик…